– Он стал лучшим наводчиком Хизбаллы. Когда «Меркава» пошли на Бенд-Джубайль, он выбрал в горах позицию. Первый танк показался на дороге, и он его поджег. Второй танк показался, и он его подорвал. Третий – опять! Четвертый – опять! Он поджег одиннадцать «Меркава», бил, пока оставались «Корнеты». Он погиб месяц спустя от пули израильского снайпера.
– А как поживает тот партийный активист, который принимал нас в своем доме и угощал апельсинами из своего сада? Никогда не ел таких ароматных солнечных апельсинов.
– Его звали Абдель Джафар. К его дому ночью прилетели два израильских вертолета. Его подняли прямо с постели, посадили в вертолет и увезли в Израиль. Мы собирали о нем сведения по всем израильским тюрьмам и не нашли следа.
– Я помню, в лагере недалеко от границы молодые бойцы, прежде чем идти на задание, рыли себе могилы. Заранее готовились к смерти. И там был один, его называли Орел, я подарил ему медальон с видом Кремля. Как он?
– Они ушли на задание, попали в засаду и все погибли, кроме Орла. Ему пробило голову, поломало руки, но он выжил. После госпиталя вернулся на базу, пошел поклониться могилам, где лежали его убитые товарищи. У своей пустой могилы, которая зарастала травой, заплакал: «Могила, могила, что я тебе сделал плохого? Зачем ты меня не взяла? Я сейчас в тебя лягу». Его с трудом увели.
Они молчали. Корабль за окном скрылся, но на море оставался белесый след. Баранья голова на блюде беззвучно хохотала. И Торобову казалось, что она хохочет над ним. Над его неведением. Над его неспособностью разгадать простую, лежащую в основании мира истину, которой владели те, о ком он спрашивал.
– Ты так и не приехал, Гассан, в Москву. Приезжай, подарю тебе зимнюю шапку.
– Приеду, брат Леонид. Хочу побывать в Сталинграде.
– Почему в Сталинграде?
– Там русские люди бесстрашно умирали за Родину. Они были шахиды. Весь русский народ – это народ-шахид. Мы здесь тоже умираем за Родину.
За окнами струилась синева Средиземного моря. Белоснежно и хрупко сиял Бейрут, волшебный город, как драгоценная чаша, составленная из чудесных мозаик, населенная народами, верованиями, хранителями древних поверий. Эту чашу раскалывали яростные силы, расшвыривали осколки. Пушки били прямой наводкой по дворцам и мечетям. Самолеты пикировали на усадьбы и парки. С десантных кораблей высаживалась морская пехота. Бейрут горел, стрелял, покрывался копотью. И снова, радениями мастеров и художников, собирались осколки чаши, смывалась копоть, на месте зловонных котлованов поднимали стеклянные башни. По синей воде плыли белые корабли, оставляя на море тихий серебряный след.
Баранья голова хохотала, словно знала обреченность беззащитного города, готового повторить судьбу Багдада и Триполи.
– Я не сказал тебе, брат Гассан, зачем я приехал в Бейрут.
– Чтобы вдохнуть воздух революции?
– Чтобы не вдохнуть гарь разорванного человеческого тела.
– Расскажи, зачем приехал в Бейрут.
Медленно, аккуратно, чтобы не обременять рассказ множеством подробностей, агентурных версий, собственных непроверенных домыслов, Торобов поведал Гассану о террористической группе «Меч пророка». О Фаруке Низаре, майоре иракской разведки. О взрыве русского самолета над Синаем. О взрыве полицейского управления в Триполи.
– Сейчас, по некоторым данным, Фарук находится в Ливане. Выдает себя за любителя древностей, интересуется Баальбеком. Ты отправляешь бойцов в Сирию воевать с ИГИЛ, а ИГИЛ уже здесь, в Бейруте, у тебя дома. Будет взрыв. Я его жду каждую минуту. В отеле, на улице, в этом ресторане. Фарук Низар – мастер террористических операций. Его нужно обезвредить.
Гассан молчал, думал, водил вокруг круглыми, кошачьими глазами. Словно хотел разглядеть террориста в сидящих за соседними столиками посетителях, в официантах, разносящих подносы с блюдами, в старике, закатившем глаза, вдыхающем пьяный дым кальяна.
– Я сообщу нашему подразделению в Баальбек. Завтра утром выезжаем.
Лицо Гассана стало литым, непроницаемым. На лбу отчетливо проявился крохотный иероглиф, оставленный минным осколком.
Баранья башка на блюде скалила зубы. Хохотала над их дружбой, над их борьбой, которая не имела конца, над лазурным морем и белоснежным Бейрутом, в котором, среди драгоценных дворцов и вилл, таился взрыв.
Глава 10
В отеле Торобов не мог заснуть. Отраженный в стекле огонек далекой рекламы казался мигающим индикатором бомбы. Торобов лежал на широкой, с помпезным балдахином, кровати и думал о странной линии, проведенной между ним и Фаруком Низаром. Их мимолетное знакомство, их расставание в Багдаде, когда на берегу Тигра они вкушали продымленную рыбную мякоть и серебряная рыба, словно раскрытая книга, стояла на жаровне перед грудой пламеневших углей, – их расставание не предполагало будущей встречи.
Но она состоялась. После крушения Ирака, когда над ночным Багдадом, оставляя хвосты огня, летели сонмы крылатых ракет. Когда железный трос обмотали вокруг статуи Саддама Хусейна и валили под ликование толпы. Когда грубую веревку накинули на шею пленного Хусейна и его сиплый последний крик прозвучал из петли. Когда чудовищный вихрь замотал Ирак в кровавую простыню, из которой раздавались истошные вопли пытаемых. Фарук Низар исчез в этом вихре, сгинул под этим кровавым саваном. И вдруг возник.
Между ними все эти годы сохранялась тайная связь, существовала незримая линия, которую резко прочертил президент. Соединил их жестокой связью, которой уже не распасться. Они будут сближаться, пока не сольются. Пока линия не превратится в точку, и оба они исчезнут.
Торобов думал, как странно в их отношения с Фаруком Низаром вонзился президент. И двести взорванных в небесах пассажиров. И та падающая люлька, в которой летел младенец. И та мать и дочь, обе с развеянными волосами, что, схватившись за руки, мчались к земле. И рыдающие над гробами. И летчики дальней авиации, летящие вокруг Европы, через Гибралтар к Сирии, выпускающие дюжины крылатых ракет. И те, кого убили ракеты. И журналисты международных агентств, освещающие ход операции. И турок Эрдоган, отдавший приказ сбить русский бомбардировщик. И крымские татары, взбаламученные турецкими агентами. И демонстранты в Москве перед турецким посольством. И его, Торобова, родовое предание, когда его прадед на русско-турецком фронте открыл из горных орудий огонь по турецкой пехоте и получил от великого князя Золотое оружие. И при этом вручении присутствовал маленький цесаревич. И тот екатеринбургский подвал, где был убит цесаревич. И все бесконечное множество живущих на земле и живших когда-то. Все они были помещены на линию, соединяющую Торобова с Фаруком Низаром. Все ждали, когда линия превратится в точку и две их судьбы сольются.
Торобов лежал под балдахином в отеле и ожидал взрыва. Он был погружен в гигантский водоворот мира, тайну которого ему не дано разгадать. Тайну, которая сверкнула лазурью на крыле улетевшей сойки.
Утром в холле его поджидал Гассан. На двух машинах, в сопровождение агентов безопасности Хизбаллы, они отправились в Баальбек. Машина летела в перламутровом солнце по голубому шоссе. Чудесные белые виллы поднимались по склонам гор. Казались стеклянными сады. Долина Бекаа с ее нивами, рощами, белыми селениями драгоценно сияла сквозь голубую линзу. Вдруг блеснет вдалеке море. Возникнет и канет, как тень, средневековый рыцарский замок.
