Торобов увидел, как мимо него прошел еще один юноша с короткой бородкой, в узорной восточной шапочке. Он нес корзину, которая была полна яблок. Золотистые, с красными наливными боками, они были тяжелыми, так что у юноши отвисла рука. Он поднес корзину товарищам. Они заглядывали в нее, выбирали яблоки. Сидели на земле, и каждый держал светящийся плод, боясь его надкусить, такой красивый, драгоценный он был. Один юноша кинул яблоко другому, и тот ловко его поймал и кинул обратно, в ответ. Еще один бросил яблоко товарищу, и ладонь, поймавшая плод, издала мягкий шлепок. Они сидели кружком и кидали друг другу яблоки. Плоды взлетали, золотистые, алые, крутились в воздухе, попадали в ловкие ладони.
Торобов любовался их игрой. Опытные бойцы, искушенные в войне, в лесных засадах, в нападениях на полицейские участки, они были сейчас как дети, отдавались детской забаве.
Торобову предложили яблоко, но он вежливо отказался.
Возле машин, под навесами, возле деревьев, где лежали люди, началось движение. Люди поднимались с места, шли все в одну сторону, прочь от дороги. Извлекали платки, стелили на землю и начинали молиться. Одновременно, подчиняясь таинственной слаженности, падали ниц, поднимались, замирали, обращая ладони к небу, снова падали лбом на землю. Так одновременно, под дуновением ветра, гнутся стебли травы.
Торобов чувствовал этот ветер, летящий с небес к земле.
Раздались крики, зарычали моторы. Таможенники завершили оформление документов, стали пропускать машины. Сначала тяжело выруливала, проезжала под шлагбаум колонна фур. Следом прошли красные автобусы и мелкие грузовички. Торобов видел, как молодые люди с бородачом повскакали в синий микроавтобус, на дверце которого была нарисована бутылка пепси. Сам же сел в кабину грузовичка, рядом с тощим длинноносым водителем. И вся протяженная колонна машин потянулась сквозь ворота таможни, втягиваясь на территорию Сирии.
Приграничный город, сквозь который проходила колонна, казался гончарно-желтым, полным горчичной пыли; в ней клубилась толпа, вспыхивали то зеленые, то малиновые хиджабы. Торобов заметил, как на площади тощий верблюд надменно воздел свой библейский нос.
За городом потянулись оливковые рощи, сверкнула синей главкой мечеть, заволновались бурые холмы, над вершинами которых гуляли пыльные ветры.
– Что возишь? – спросил Торобов шофера, перед носом которого качалась стеклянная птичка, созданная из разноцветных бусин.
– Вожу запчасти. В Турции покупаю, в Сирии продаю. На разницу живу. Чтоб с голоду не пропасть.
– Тяжелый труд, – посочувствовал Торобов.
– Раньше хорошо жил. Земля была, дом был, оливки были. Теперь ничего.
– Разбомбили?
– Сосед-христианин отсудил. У нас христиане всю власть захватили. Глава христианин, судья христианин, полицейский христианин. Творят что хотят. Мусульман прижимают.
– А говорят, мусульмане их обижают.
– Христиане дружнее. Один за одного. Злые, жадные. Все деньги их. Безбожники. Как это может быть, что три бога вместо одного? У мусульман один Всевышний, а у них три. Как такое бывает?
– Верят в Троицу.
– Ненавижу христиан. Будем их резать, стрелять. Возьму назад дом, землю, оливки. – Водитель мотал длинноносой головой, и стеклянная птичка кивала клювиком в знак согласия.
Они обгоняли колонну фур, крытые брезентом короба, шумящие моторами и ветром. Перед ними мчался синий микроавтобус с бутылкой пепси. Торобов старался разглядеть в нем молодые, с темными бородками лица.
Он услышал страшный толчок, будто наскочили на столб. Хлестнуло разбитым стеклом и туго ударило ветром. С хрястом огня лопнула соседняя фура, ее подняло на дыбы, и она стала наползать на идущую впереди, а из переломленного надвое кузова рвался огонь и дым. Обе фуры летели с дороги в кювет, заваливаясь набок.
Еще два взрыва хрястнули впереди на дороге. Клубы дыма, сквозь которые летели яркие брызги. Грузовичок снесло на обочину, и он скакал по ухабам, словно хотел взлететь. Водитель и Торобов вывалились на землю, окруженные грохотом.
Взрывы вздымались на трассе, в гуще машин, на обочине среди песчаной степи. Фуры перевертывались, крутили в небе колесами, их толкало ударами, и они, падая, начинали гореть.
Торобов, оглушенный, ошалелым взглядом видел, как череда ударов движется вдоль трассы, пробивает в фурах рваные дыры. Низко, сквозь дым, на бреющем полете пронесся самолет с заостренными крыльями и красной звездой. Ушел вдаль, поливая трассу из пушек. Взмыл, исчезая на солнце.
Еще одна волна разрывов приближалась, раздувала над трассой шары дыма. Прокатилась, дунула зловонным жаром, уходя к голове колонны. Следом, с грохотом пушек, воем и свистом, пронесся самолет с красной звездой. Взмыл к солнцу. Торобов безумной мыслью провожал самолет, который был для него посланием Родины. Родина торопила его исполнить задание, указывала взрывами цель, куда он должен спешить.
Самолеты ушли и не возвращались. Кругом горело, чадило. Из разломанных фур вывалились лафеты, орудийные стволы, зарядные ящики. Множество мелких машин горело, сцепившись, как жуки. Торобов, держась за голову, брел вдоль дороги. Увидел на жухлой земле красное яблоко. Через несколько шагов другое. Близко синел микроавтобус с бутылкой пепси. Сквозь дверцу прошел снаряд и разорвался внутри. Из разбитых окон сочился дым. Виднелась голова бородача с белками немигающих глаз, валялась у колеса обгорелая афганская шапочка.
Глава 22
Они приближались к городку, в окрестностях которого шли бои. Вооруженные отряды ИГИЛ сражались с регулярной сирийской армией. Грузовичок, уцелевший во время бомбежки, дребезжал, расшатанный взрывами. Стеклянная птичка исчезла и больше не кивала клювом. Водитель что-то бормотал под нос, быть может, молился, и у него дрожали руки.
Торобов чувствовал, как ломит в висках, слюна во рту обрела отвратительный кислый вкус. Ему казалось, что у него на груди под одеждой пламенела красная звезда. Жгла, сочилась сукровью. Ее сбросили ему на грудь русские самолеты, которые прилетели из России, отыскали его в сирийских холмах и положили метку на грудь. Торопили с выполнением задания, которое он проваливал. Фарук Низар оставался неуловим. Находился где-то здесь, среди пыльных городков и селений, в рассыпанных по степи партизанских гарнизонах, окруженный кольцами охраны. Перемещался с места на место, недоступный для взрывника или снайпера. И эта недоступность, неуязвимость Фарука, пылающая под рубахой звезда побуждали Торобова к отчаянному, крайнему средству. Еще в Москве, продумывая множество комбинаций, даже самых рискованных, он оставлял это средство про запас.
Он расплатился с водителем, пошутив на прощание, что, видимо, один из них праведник, если бомбы их миновали. Пошел бродить по пыльному городу, несущему на себе признаки прифронтового. На площади стояли большие автобусы, толпились люди, много женщин с детьми, стариков, с кулями и сумками, с потерянными, обреченными лицами, какие бывают у беженцев и погорельцев. На тротуарах высились мешки с песком, из амбразур торчали пулеметы, защищая подъезды зданий, где размещались военные. Среди машин, истошно гудящих, объезжающих рытвины, попадались грузовики с вооруженными людьми. Поверх гражданских пиджаков и безрукавок были намотаны пулеметные ленты, над головами развевались черные знамена ИГИЛ с белой арабской вязью.
