Глава 31
Все… Он больше не придет…
Верочка поняла это как-то вдруг и сразу, а поняв, тут же приняла свое внезапное прозрение с апатичным смирением.
Значит, все-таки смерть? Пусть будет так…
Что-то, похоже, случилось там наверху. Что-то пошло не так, как ей рассказывал тот угрюмый неразговорчивый человек, который перестал прятаться в последние свои визиты и в котором она узнала того парня из лифта.
Вчерашний день был последним днем его посещения. Он обещал ей свободу в обмен на деньги Геральда.
Что-то, значит, не получилось…
То ли не нашлось денег у ее бывшего, то ли похититель передумал, то ли просто о ней все забыли.
А кому было помнить?..
Прошло так много времени, оно тянулось так бесконечно долго, так монотонно, однообразно в этом кромешном мраке, что она давно уже похоронила себя сама. Почему же не сделать этого другим? О ней все просто забыли…
А чем не могила эта ее берлога?! Самая что ни на есть могила. Она же просила смерти, кажется, в первые дни своего плена? Просила! Вот смерть и снизошла до нее. Жаль только, что ее снова придется ждать и еще немного помучиться от голода и жажды, прежде чем силы окончательно ее оставят и она уснет навсегда.
Вода… Снова эти капли… Сколько же их, господи!..
Только капли заставляли ее не забывать о том, что она еще жива. Больше никаких звуков, только эти монотонное щелканье мелких брызг, да еще, пожалуй, лязг железных цепей, которыми она была прикована к каменной стене. Но в последние дни она очень ослабла и не могла, как прежде, ходить и разминаться. Только лежала. Лежала и слушала. И еще немного, совсем чуть-чуть, вспоминала. Про Данилку, про Сашу и очень редко про Геральда. Ей было очень больно от этих воспоминаний. Внутри все мгновенно заходилось до дикой дрожи, и снова, как прежде, хотелось выть и колотиться головой о камни. Но сил не было встать, и выть сил тоже не было…
Зачем она это делала? Зачем вспоминала?.. Затем, быть может, чтобы все еще чувствовать себя живой? Капли, лязг железа, воспоминания, расщепляющие ее мозг на много, много кровоточащих кусочков, — все это хоть как-то отличало ее от трупа.
Но это случалось все реже и реже. Мысли начинали путаться, воспоминания сливаться, и порой ей казалось, что Саша был с ними всегда. И что Геральда никогда не было в их с Данилкой жизни. И он не делал ей больно, не заставлял, не принуждал принимать неправильных решений, результатом которых явился ее плен…
Саша… Сашенька… Милый, добрый, надежный и такой же одинокий, как она сама. Как им было хорошо вместе… Они отлично понимали друг друга. Им даже говорить ничего не нужно было друг другу, просто быть рядом… Он, наверное, тоже успел ее похоронить и страдает теперь в сумрачном своем одиночестве. И, может быть, даже плачет, вспоминая ее. Почему нет? Она же плачет, вспоминая о нем, наверное, и он тоже.
Который уже день пошел?..
Целая вечность прошла, состоящая из черной пустоты могильного подземелья, капельного перезвона и редких, заблудившихся во времени ее воспоминаний.
Голода больше нет, жажда все еще мучает, а голод отпустил.
Слабость, такая дикая слабость…
Почему он просто не убил ее, оставив умирать в одиноком черном склепе? Убил бы просто, и все! Избавил бы от мучений и ненужных надежд. А так она все ждет и ждет чего-то и даже начала придумывать себе всякие посторонние звуки, примешивающиеся к щелканью капель. То шорох почудится, то скрежет какой-то, а однажды даже голоса… Может, это из преисподней?! Она умирает медленно и тоскливо, а ее уже ждут где-то там за чертой и говорят о чем-то…
Рассказывал кто-то в ее школе, странно, что она еще не забыла про нее, будто должен быть свет. Или какой-то светящийся коридор… И в конце этого коридора много-много людей, которые успели умереть до нее. Они должны встречать ее…
Она и в самом деле увидела огромный луч света. И еще людей… Много людей, которых она никогда не знала и никогда не хоронила. Наверное, это кто-то сделал за нее… Они гомонили, кричали и светили прямо ей в лицо чем-то ярким и обжигающим глаза.
— Больно, — шевельнула она одними губами, не издав ни звука.
— Она жива!!! — заорал вдруг кто-то диким, страшным голосом. — Саня!!! Дуй к Назарову! Она здесь, жива…
Что-то гремело над ее головой, заглушая звон водяных капель. Гремело и дергало ее за руки. И они вдруг сделались легкими и почти невесомыми. И сама она вдруг воспарила над этой утоптанной холодной землей и полетела куда-то.
Итак, значит, она все же умерла! И свет, и люди, и этот невесомый полет, и еще воздух — все там, за пределом жизни? Так много, много чистого воздуха, что от него начало ломить легкие и сводить судорогой сердце. На лицо ей легло что-то холодное и приятное, губ коснулась влага, и Вера застонала.
— Жива!!! Господи, она жива!!! — простонал кто-то над самым ее ухом. — Верочка, родная!!! Господи, посмотри на меня, ну, пожалуйста, посмотри!!!
Это был Сашин голос… Тот самый голос, который она все время вспоминала и который ей снился бесконечно черными, как и ее дни, ночами. Снова снится…
— Верочка, милая, посмотри на меня…
Он так просил ее, и все время гладил лицо чем-то прохладным и влажным, и еще смачивал губы водой. И ей было так славно, так спокойно, как может быть, наверное, только после смерти… Откуда столько голосов?.. Боже, как их много! Говорят, говорят, ругаются и шикают друг на друга. Шикают смешно, совсем как ее ребята на контрольных диктантах в конце четверти…
— Назаров, отойди от нее! — Это был совсем строгий голос, как у их завуча по учебной части. Ему-то откуда тут было взяться. Или снова ей чудится… — Отойди, Саня. Пускай ее врач сначала осмотрит. Она истощена и столько времени без света и воздуха… Оставь ее…
Но он не оставил! Она поняла это, хотя и не могла видеть, глаза упорно не хотели открываться и горели так, будто в них плеснули горячего масла. Поняла, потому что он все еще держал ее за руку.
Саша… Сашенька… Ее Сашенька… Он нашел ее, и она не умерла. Он спас ее и зовет, совсем не подозревая о том, что она его хорошо слышит. Верочка чуть шевельнула пальцами, которые сжимала его ладонь, и постаралась разомкнуть губы.
— Верочка, милая! Ребята, она слышит меня! Игорь Леонидович, она слышит! Она только что шевельнула пальцами и улыбнулась! — воскликнул он над самым ее ухом, едва не оглушив.
— Да не улыбается она, а пытается что-то сказать! — совсем рядом с ней раздался еще один — совершенно незнакомый и совсем молодой голос. — А вы ей мешаете, дядь Саш! Вера Ивановна, вы меня слышите?
Она кивнула. Говорить не получалось.
— Ну, вот видишь! — это заорали они уже все вместе.
А потом снова ее Саша:
— Верочка, милая, с Данилой все в порядке. Он с отцом. Ждет тебя… Ты-то как, Вера?! Скажи хоть что-нибудь, ну, пожалуйста!!!
