Или действительно не было, а все происходило исключительно в моей голове? Я не стал задаваться этим вопросом, навалился грудью на столешницу, подложил руки под голову и закрыл глаза.
Уснул? Нет, скорее, просто перестал существовать здесь и сейчас…
2
Рамон растолкал, когда солнце уже начало светить в неплотно занавешенное шторой окно.
– Лео! – подергал он меня за плечо. – Лео, очнись!
Я отлип от стола и огляделся по сторонам, не в силах сообразить, где нахожусь и каким образом тут очутился.
– Лео! – вновь дернул меня Рамон. – Ты в порядке?
– Нет, – коротко ответил я, поднялся из-за стола и на подгибающихся ногах поспешил к умывальнику. Напился из-под крана, смывая мерзкий привкус засахаренных слив, потом умылся и с надеждой посмотрел в зеркало, но чуда не произошло: глаза остались прозрачно-стеклянными.
– Тито сказал, ты разговаривал на два голоса, – задумчиво произнес Рамон. – Я не верю в историю о Джекиле и Хайде, но пойми меня правильно: в «Готлиб Бакхарт» просто так людей с улицы…
Крепыш осекся; я обернулся и увидел, что он смотрит на стакан с утопленной в остатках рома сигарой.
– Какого черта?! – охнул Рамон.
Я подошел к нему, ухватил за плечо и заглянул в глаза.
– Пятьдесят тысяч.
Грандиозная сумма моментально отвлекла приятеля от всех нестыковок и несуразностей. Он мотнул головой, досадливо поморщился и указал на дверь.
– Идем, я нашел твоего поэта. Он живет на улице Яблочкова. Это в центре.
Мы вышли на улицу, и я поежился из-за налетевшего ветерка. Было прохладно, в разрыве между плотными облаками проглядывало тусклое из-за смога осеннее солнце. И мне вдруг стало невероятно хорошо и спокойно. Никаких стен вокруг, никаких решеток. Небо, свежий воздух, солнце. Благодать. Даже голова закружилась…
– Дать тебе плащ? – предложил Рамон, который сменил сержантский мундир на брюки и пиджак неброской коричневой расцветки.
– Пистолет дай, – попросил я, спускаясь с крыльца.
Рамон Миро шумно засопел, и на красноватом скуластом лице отразились охватившие его сомнения.
– Мы тебя довезем, – напомнил он.
– Довезете, – кивнул я и навалился на ограждение крыльца. – Но пистолет все равно не помешает.
– Я больше не держу дома арсенал, – отказал крепыш и нахлобучил на макушку потрепанную кепку. – И тебе ли не знать почему?
Сыщики из Третьего департамента могли наведаться сюда с обыском в любой момент, и сомневаться в словах приятеля не приходилось, но и отказываться от своего желания обзавестись оружием я не хотел.
– Ствол, Рамон. Мне нужен ствол. Ни бегать, ни драться я сейчас не в состоянии, а обратно в «Готлиб Бакхарт» не вернусь. Я знаю точно, у тебя при себе что-то есть…
– Ты говорил об ошибке!
– Понадобится время, чтобы уладить формальности!
Рамон закатил глаза, потом вытащил из кобуры на поясе свой «Веблей – Фосбери» и протянул мне.
– Устроит?
Я согласился без раздумий.
– Вполне!
– Кобура нужна? – спросил Миро, начиная расстегивать ремень.
– Оставь себе, – отказался я, покачав оружие в руке. Весил громоздкий револьвер немногим больше килограмма, зато рассчитанный на шесть патронов барабан под действием отдачи проворачивался автоматически, и так же автоматически взводился курок. Боеприпасы четыреста пятьдесят пятого калибра отличались изрядной убойностью; однажды Рамону удалось ненадолго, но все же остановить оборотня, нашпиговав того семнадцатиграммовыми пулями практически в упор. Человеку с лихвой хватило бы и одной такой свинцовой пилюли.
Миро с сожалением проводил взглядом револьвер, покачал головой и зашагал к гаражу, в распахнутых воротах которого маячил забрызганный грязью нос броневика. Племянник сыщика уже долил в радиатор воду и сейчас заправлял движок гранулированным тротилом.
Я отлип от ограждения крыльца и едва устоял на ногах, но головокружение вскоре прошло, и нужды в посторонней помощи не возникло.
– Рамон! – окликнул я приятеля.
– Да? – обернулся крепыш.
– Как лицензию на тротил оформить умудрился?
– Есть связи, – не стал откровенничать Миро и протянул мне больничную карту. – Держи, это твое.
Я уселся на подножку броневика, положил рядом с собой револьвер и, открыв картонную обложку, принялся бегло просматривать заполненные листы. Ничего интересного там не обнаружилось, лишь стандартные записи истории болезни, придуманной от первого и до последнего слова. Информацию об экспериментальной электротерапии профессор картотеке не доверял и хранил где-то в другом месте.
Я вспомнил о его блокноте, вздохнул и попросил Рамона:
– Огонь есть?
Миро похлопал себя по карманам и выудил коробку спичек. Не дожидаясь моей просьбы, он чиркнул красноватой головкой о грубую подошву ботинка, и с громким шипением в полумраке гаража возник дымный огонек. Я поднес к нему краешек листа, и пламя начало быстро пожирать сухую бумагу. К потолку полетел черный невесомый пепел.
Дым привлек внимание Тито; он посмотрел на нас с неприкрытым неодобрением, но замечание дяде делать не решился, а вместо этого сходил до бочки в углу двора и вернулся с ведром. Когда бумага прогорела, парень тщательно залил пепел и тлеющий картон водой.
– Все, поехали! – поторопил меня Рамон.
С револьвером в руке я забрался в кузов и без сил развалился на скамье. Тито натянул шоферские краги, уселся за руль и в несколько приемов выгнал неуклюжий броневик из гаража во двор. За это время Рамон успел сходить в дом и вернуться с самозарядной винтовкой в руках.
– Вечно от тебя проблемы, Лео, – проворчал он, отвечая на невысказанный мной вопрос, и кинул на скамью подсумок с запасными магазинами.
Рамон Миро опасался неприятностей, но броневик беспрепятственно выехал за ворота и спокойно покатил по дороге меж мануфактур с отчаянно дымившими трубами. Никто не заблокировал нас, никто не обстрелял и не попытался остановить.
Рамона такое начало поездки нисколько не успокоило, он дослал патрон и принялся напряженно смотреть в зарешеченное боковое окошко. Я только посмеялся над его страхами.
Едва ли профессор Берлигер решится поднимать шум. Ни один консилиум не признает меня умалишенным, никакое решение суда не поможет вернуть меня обратно в «Готлиб Бакхарт». К тому же попытка превратить сиятельных в обычных людей – это не научные изыскания, а самонадеянная игра в бога, метафизика в самом вызывающем ее проявлении, и более того – государственная измена.
Обвинения в убийстве санитаров я тоже нисколько не опасался, поскольку никто так и не озаботился сбором доказательств моей вины. Стоит делу дойти до суда, и оно рассыплется, словно карточный домик. С такими процессуальными нарушениями обвинительного вердикта не получить даже самому пронырливому обвинителю.
