Я отставил бокал, но не на подлокотник, а на пол сбоку от кресла и спросил:
– Зачем тогда согласился на эту работу?
Альберт пожал плечами.
– Интересный опыт. Новые знакомства. Неплохие деньги. Опять же, с частными выступлениями сейчас не все так замечательно, как раньше.
– Почему же? – удивился я. – Разве ценители изящной словесности еще не вернулись в столицу с курортов?
– Вернулись, конечно! Театральный сезон давно открыт, – подтвердил Альберт Брандт и запустил в шевелюру длинные тонкие пальцы. – Дело в механистах. Эта публика повадилась срывать выступления с участием сиятельных. В Императорский театр им ходу нет, но частная охрана с ними просто не связывается. Поговаривают, в столице завелась боевая ячейка механистов, но пока все нападения на сиятельных полиция списывает на акции анархистов.
Известие это неприятно царапнуло меня своей неправильностью, и я уточнил:
– Это из-за смерти императрицы?
– Да, старушка быстро прижала бы всех к ногтю, – кивнул поэт. – А герцог Логрин – слишком большой политик для решительных действий. Он апологет компромиссов, пытается со всеми договориться. Впрочем, он и регентом стал лишь благодаря компромиссам. И поговаривают, обеспечившая ему большинство голосов в императорском совете коалиция может развалиться в любой момент, если уже не развалилась.
– Все это лишком сложно для меня, – вздохнул я.
Станет выздоровление кронпринцессы Анны благом для империи или приведет к еще большему росту напряженности, я не знал, да и не особо задумывался на этот счет. В любом случае сейчас от меня уже ничего не зависело. Я сумел вернуть к жизни Елизавету-Марию, но суккуб располагала собственной силой, требовалось лишь придать ей начальный импульс, запустить маховик. Справиться же с недугом принцессы несравненно сложнее, без утраченного таланта сиятельного тут не обойтись.
Альберт перебрался из кресла на кушетку, разжег кальян и приложился к мундштуку, вырезанному из слоновой кости.
– Но не будем о грустном! – объявил он, выпуская к потолку длинную струю пахучего дыма. – Здоровье моей драгоценной супруги удивительным образом пошло на поправку, и она вовсю кипит энергией и фонтанирует новыми идеями!
Я с интересом посмотрел на поэта.
– Что я пропустил?
– Ты? Ничего, – рассмеялся Альберт. – Разговор был тет-а-тет. За закрытыми дверями. И знаешь, что заявила моя благоверная в кульминационный момент нашей… э-э-э… беседы?
– Откуда же?
– Она хочет летать!
– Что, прости? – решил я, будто ослышался.
– Ее манит небо, – объявил Брандт. – Небо, Лео! Аэропланы! Дирижабли, сказала она, для скучных стариков!
– Последствия горячки, не иначе. Пройдет.
– Вот уж сомневаюсь. Если ей что-то втемяшится в голову, она не отступится.
– Но аэроплан? Женщина-пилот? Вздор!
Альберт рассмеялся.
– Ты еще не видел ее новую прическу! Вот уж будет фурор, когда она покажется на публике! – Он приложился к мундштуку кальяна, затянулся, выдохнул и рассудительно произнес: – Но в свете премьеры моей постановки небольшой скандал не повредит. Стоит добавить, знаешь ли, перчинки…
– Не обожгись, – предупредил я.
– Советуешь с высоты своего жизненного опыта? – развеселился поэт. – Лео, уже одиннадцатый час, позволь нескромный вопрос, почему ты до сих пор не отправился в кровать? Какое обстоятельство омрачило встречу двух любящих сердец?
– Не могу подняться на ноги, – спокойно ответил я.
– Вы поругались, и теперь ты полагаешь, что Лилиана заперла дверь спальни изнутри? Опасаешься постучать и не дождаться ответа?
Я мрачно посмотрел на приятеля, потом с тяжелым вздохом признал:
– Так и есть.
– И ты собираешься провести здесь всю ночь в надежде, что тебя простят и позовут в постель?
– Да.
– Пора повзрослеть, Лео, – покачал головой Альберт Брандт. – Надо учиться выстраивать отношения. Иди и попроси прощения. Не важно, за что, не важно, кто виноват. Просто сделай первый шаг. Это кресло от тебя никуда не убежит.
Я только вздохнул и сильнее укутался в халат. Меня бил озноб.
– Боишься? – раскусил меня поэт.
Ответа на этот вопрос я не знал.
Боялся я разрушить свои отношения с Лили и причинить ей боль?
Боялся – да, но как-то уже по привычке, без былой остроты. Нет, Лилиана привлекала меня ничуть не меньше прежнего, просто почему-то не получалось и дальше бояться искренне, до вспотевших ладоней, дрожи в коленках и немоты. Я будто наблюдал за происходящим со стороны.
Раньше меня подводили нехватка уверенности в собственных силах и неумение абстрагироваться от происходящего, а теперь я бы и рад был вернуть все обратно, чтобы вновь почувствовать всю полноту жизни, но не мог.
Чертова электротерапия…
– Иди спать, – посоветовал Альберт.
Я с трудом поднялся из кресла, и немедленно накатило головокружение. Ноги стали ватными, в ушах зазвенело, а озноб сменился жаром, на спине выступил пот. Кости и суставы закрутило, мышцы стало рвать болью. И не было ни малейшей уверенности, что смогу протянуть эту ночь без привычной уже инъекции морфия.
– Тебя проводить? – участливо поинтересовался Альберт. – А то ты бледный словно смерть.
– Не надо! Просто ногу отсидел, – криво улыбнулся я, отлип от спинки кресла и направился к выходу из гостиной. – Спокойной ночи!
– Вторая комната после ванной! – подсказал поэт.
Мог бы и не предупреждать – лишь под одной дверью пробивалось в темноту коридора неровное сияние ночника.
Я тяжело навалился на стену и постоял так какое-то время, но не слишком долго – подгибающиеся колени заставили собраться с решимостью, толкнуть дверь и переступить через порог. Сменившая платье на ночную сорочку Лилиана лежала в постели и читала книгу; свет электрической лампы в изголовье кровати больно резанул по привыкшим к полумраку глазам.
– Лили! – выдавил я из себя и облизнул пересохшие губы, не зная, как начать разговор.
Она отложила книгу на тумбочку и вздохнула.
– Иди спать, Лео. На тебе лица нет.
– С этим не поспоришь, – пробормотал я, обошел кровать и, кинув халат в кресло, с протяжным стоном уселся на упругий матрац.
– Святые небеса! – охнула Лилиана у меня за спиной. – Этот шрам, его раньше не было!
– Был, конечно, – ответил я и попытался лечь, но подруга удержала меня.
– Да нет же! На позвоночнике, чуть выше крестца! – Лилиана присмотрелась и легко раскусила мою ложь. – Рана еще заживает! И это след пулевого отверстия! Тебе стреляли в спину, Лео?
