Шарль Малакар поднялся из кресла, уверенно, словно был зряч, взял со стола стакан с чаем и вернулся обратно.
– К счастью, мало кто заподозрит в слепом старике сиятельного, – усмехнулся он.
– Когда это началось?
– Ты все пропустил?
– Можно и так сказать.
Рисовальщик понимающе усмехнулся.
– Я чувствую, ты изменился, Лео. Что за дрянь ты употребляешь, морфий?
– Морфий, – подтвердил я.
– И, судя по сумбуру в мыслях, не колешься уже несколько дней?
– Я не кололся, Шарль!
– А я император Климент! – язвительно рассмеялся старик.
– Просто больше месяца провалялся в больнице. Морфий давали для снятия боли.
Шарль кивнул.
– Тогда все ясно. – Он немного помолчал, потом все же решил ответить на мой вопрос: – Началось это, Лео, со смертью императрицы. В «Атлантическом телеграфе» вышла статья под заголовком «Последняя сиятельная империи», и хоть там больше восхваляли Викторию, красным пунктиром прошла мысль, что время сиятельных ушло.
– Ты не читаешь газет.
– Я слепой, но не глухой! Я все слышу. И посуди сам: Климент привечал сиятельных, за время его правления они нажили себе множество врагов. Виктория избавлялась от наследия супруга, но являлась гарантом стабильности сама по себе. Ну а теперь, поверь мне на слово, прольется кровь. Старая аристократия ненавидит сиятельных, механисты считают их пережитком прошлого, а остальные попросту желают запустить руку в чужой карман.
Я приподнялся с кровати, оглядел погруженную в темноту комнату с пляшущими на потолке тенями и предложил:
– Хочешь отсюда переехать?
– Нет, Лео. Не хочу, – отказался старик и спросил: – Зачем пожаловал? Что надо вытащить из твоей памяти на этот раз?
– Человека.
– Ну хоть так! – хрипло рассмеялся старик, откашлялся и подошел к мольберту. – Сосредоточься, Лео. Сегодня у тебя в голове даже не каша, а самый натуральный студень.
Я улегся обратно на кровать и постарался восстановить в памяти нашу случайную встречу с Шоном Линчем в вестибюле отеля. Но голова была тяжелой, мысли путались, и сосредоточиться на лице рыжего ирландца никак не получалось. На границе сознания клубились непонятные образы, Шарль ругался, сминал листы и кидал их в корзину.
– Выпей чаю, Лео! – предложил он наконец. – Я заварил свой собственный сбор. Тебе понравится.
Отказываться я не стал. Мы с рисовальщиком посидели и поболтали о какой-то ерунде, а потом Шарль подтянул к себе чистый лист и несколькими скупыми движениями набросал портрет Линча.
– Извини, Лео. Это все, что я смог вытащить у тебя из головы. Завязывай с морфием.
Я осветил лист керосиновой лампой и присвистнул. На этот раз слепой рисовальщик превзошел сам себя: редкие карандашные черточки удивительным образом складывались в знакомое лицо. Именно этого человека я видел у стойки портье в тот злополучный день.
– Просто поразительно! – не поскупился я на похвалу.
– Твои слова – как бальзам на душу, – рассмеялся Шарль, ушел в темный угол и зашуршал мешочками. – Я отсыплю тебе чаю, пей три раза в день. Станет легче.
– Отлично! – улыбнулся я и, стараясь не шуметь, приподнял лампу и придавил ее основанием пару сотенных банкнот. А потом, повинуясь некоему наитию, взял из мусорной корзины один из смятых листов.
Глаза, клыки, когти.
Вертикальные зрачки, ехидный изгиб широкой улыбки, блеск загнутых лезвий.
Чеширский Кот. Его я тоже узнал с первого взгляда, хоть жуткий монстр и нисколько не походил на благодушное животное с иллюстраций Джона Танниеля.
– Держи, Лео!
Я принял от рисовальщика матерчатый мешочек, убрал его в карман, затем осторожно сложил портрет подозреваемого и поднялся из-за стола.
– Благодарю, Шарль.
– Забери деньги, – потребовал рисовальщик. – Я слышал шуршание банкнот.
– Тебе показалось, – не моргнув глазом соврал я, натянул реглан и подошел к входной двери. – Закрой за мной.
– Пей чай! – напутствовал меня на прощанье Шарль Малакар.
– Обязательно.
Я вышел за дверь и по темным проходам отправился на поиски лестницы. Разговор о сиятельных оставил тягостное впечатление, поэтому правую руку я держал в кармане с револьвером, но никто в мою сторону даже не посмотрел. То ли вид был столь откровенно недобрый, то ли просто на сиятельного я со своими прозрачными глазами больше нисколько не походил.
Броневик дожидался меня на прежнем месте. Я забрался в кузов и протянул листок Рамону.
– Вот наш человек.
Рамон Миро подсветил себе электрическим фонарем, неопределенно хмыкнул и попросил:
– Напомни, как его зовут?
– Шон Линч. И еще Рой Ллойд, но это точно вымышленное имя.
– Проверим, – кивнул крепыш, карандашом записывая имена на обратной стороне листа.
– Что теперь? – спросил я.
Рамон с сомнением посмотрел на меня и потер подбородок.
– Сейчас уже поздно, нужных людей на службе могу и не застать. Отвезти тебя домой?
Я покачал головой. Альберт точно еще не вернулся с репетиции, Лилиана гостит у родителей, а с суккубом мне общаться не хотелось.
– Нет, давай лучше в Императорский театр, – решил я.
– Серьезно? В театр?
– Угу. Завтра с утра позвоню, узнаю новости.
– Как скажешь, – покачал головой Рамон и велел Тито трогаться с места.
Здание Императорского театра поражало воображение приезжих своей монументальностью, мускулистыми фигурами атлантов портика и многочисленными мраморными статуями фронтона. В центре крыши возвышался купол башни с золоченым шпилем, который в ясную погоду был виден даже с отдаленных окраин.
Коренные жители столицы этих восторгов в большинстве своем не разделяли и с пренебрежением именовали театр скворечником. Никто уже не мог точно сказать, по какой именно причине прижилось это уничижительное прозвище: то ли из-за напоминающей формой птичью клетку башни, то ли из-за обитавших внутри певичек.
Попасть внутрь не составило никакого труда: под репетиции Альберту Брандту выделили полуподвальное помещение в боковом крыле, и основной своей задачей вахтер полагал выгонять артистов, костюмеров и рабочих сцены курить на улицу. Отследить посетителей суетливый дедок попросту не успевал.
Само по себе репетиционное помещение показалось мне просторным, но не слишком ухоженным. Там я задерживаться не стал, уточнил у бежавшей по коридору полуголой девицы, где искать господина поэта, и отправился в указанном направлении. Стучавшей зубами от холода актрисе даже не пришло в голову поинтересоваться, кто я такой.
