— Уходи, я не желаю тебя видеть! — выпалила Виолетта.
— Но ты должна меня понять. Мне было плохо.
Девушка распахнула дверь.
— Уходи!
Ошарашенная, Светлана медленно спускалась по лестнице, перед глазами все плыло, тело дрожало, в руках болтался пакет с распашонками, которые она забыла отдать. Эти распашонки она купила на последние деньги, оставшиеся от продажи сережек с александритами. Светлана рассчитывала на хлебосольство дочери, а потом можно было бы поискать работу. План провалился, и нужно было строить новый, чтобы не пропасть в чужом огромном городе.
Соображалось ей лучше всего в движении. Светлана вышла на улицу и энергично зашагала в сторону метро. Наугад вышла на Сенной площади и сразу попала в водоворот стихийного рынка.
— Жареная горячая сосиска в тесте! — кричала горластая торговка в замызганном фартуке.
— Колготки, плотные итальянские колготки! Девочки, берем колготки!
— Золото, куплю золото, а также серебро и медь.
— Медальончик не желаете продать, гражданка?
Светлана вздрогнула, она не сразу поняла, что неопрятного вида мужчина с картонкой на груди обращается именно к ней.
— Заплачу дорого, — настаивал обладатель картонки.
— Сколько? — вырвалось у нее.
— Медь со стекляшками — полтора рубля от силы, — навскидку назвал цену покупатель. Полтора рубля стоил обед в кафетерии. Такая сумма за медальон показалась Светлане унизительно малой.
— Это не ценность твоя, это твоя беда, — прошамкала рядом одетая в лохмотья старуха. — Проклятый он цыганским проклятием. Кто его носит, тот свою жизнь разрушает.
Светлана оторопела: откуда этой оборванной бабке известно про цыган?
— Иди отсюда, старая! — зашипел на старуху скупщик золота. — Не обращайте внимания, гражданочка, это местная сумасшедшая. Ходит тут, народ пугает. Развал страны обещает, полоумная!
— Развалится, как миленькая развалится! — нервно захихикала Кассандра в лохмотьях. — Республики уже как песок утекают — не удержать!
От толпы Светлана отвыкла еще со студенческой поры. Сенная площадь вызвала у нее массу отрицательных эмоций: толкотня, смесь тошнотворных запахов, неприятная близость чужих людей, еще и старуха со своим бредом. Светлане, как никогда, захотелось скорее попасть домой. Пусть это будет неприглядная квартирка тетки Зины в маленьком городке, но зато там будет тихо и рядом никого. Она проверила спрятанные под длинным рукавом свитера золотые часы — не утащили ли в этом муравейнике? Здесь, поди, умельцы найдутся. Эти часы ей подарил муж на юбилей свадьбы. Часы были дорогими, и Светлане они очень нравились. В ломбарде их, конечно, примут по дешевке, но выбора нет, жить на что-то надо.
* * *
Светлана скучала в приемной Лодейнопольного кирпичного завода, куда помог ей устроиться Александр Венедиктович. В стране творилось нечто невообразимое — республики нерушимого Союза откалывались одна за другой, провозглашая собственную независимость. Цены росли, национальная валюта девальвировалась, предприятия останавливались. Их завод еще кое-как работал, но ходили слухи, что производство вот-вот свернут и это будет сопровождаться глобальным сокращением штата. Секретариата это тоже касалось, поэтому Светлана жила в ожидании худшего. Она знала, что новую работу в ее возрасте и с ее мизерным стажем ей будет найти крайне сложно. Особенно в маленьком городке, где раньше с рабочими местами было не все гладко, а теперь их вообще нет, осталась одна коммерция.
Она все чаще вспоминала старуху с Сенной площади, которая пророчила развал страны. Какая-то бабка знала то, что могло быть известно лишь единицам. Может, она бывшая сотрудница КГБ? Или ясновидящая? На ясновидящую старуха походила больше, чем на комитетчицу. Она еще говорила про медальон: «Это не ценность твоя, это твоя беда. Проклятый он цыганским проклятием. Кто его носит, тот свою жизнь разрушает».
Медальона у Светланы уже не было. Как-то, коротая вечер у сестры за бокалом домашней наливки, поддавшись сентиментальным чувствам, она решила отдать его Виолетте.
— Хоть какая-то память останется у нее обо мне и об отце, каким бы он ни был. Я его хранила, пусть теперь моя дочь хранит, а потом внучка. Знаешь, — пьяно хохотнула Светлана, — Санчо мне потом признался, что этот медальон чудодейственный. Что будто бы он стирает границы между людьми. Вот, допустим, простушка с медальоном принцу будет казаться ровней, и, наоборот, принца с таким медальоном все будут принимать за своего — хоть аристократы, хоть бродяги. Вранье, конечно, но Санчо сказал, что благодаря этому медальону у нас с ним все закрутилось.
— Проходимец твой Санчо! — разозлилась сестра. — Задурил тебе голову. А много ли молоденькой девчонке надо? Ну, ты сама знаешь все лучше меня.
— Зато у меня была сумасшедшая любовь! А у тебя, Вер, была любовь? — подмигнула Светлана.
— Почему же была? И сейчас есть. Я своего мужа люблю, вон он сколько для нас с Виолочкой сделал.
— Да разве же это любовь? Это не любовь, это… — Света сосредоточенно стала подбирать нужное слово, — это благотворительность!
— Много ты понимаешь! По-твоему, любовь — это обжимание по углам и дитя в подоле! — возразила сестра. — А с твоим мужем Виктором чем тебя любовь не устроила?
— Да ну его! — отмахнулась Светлана. — Давай лучше на посошок, и я пойду.
Дрогнувшей рукой она щедро плеснула рябиновой наливки в свой бокал, хотела подлить Вере, но та ее остановила:
— Мне больше не надо.
— Скучная ты, Верка! Всему знаешь меру, все у тебя в рамках! Ни омута любви, ни пьянства до зеленых чертей! Ладно, будь, — Светлана махом осушила бокал. — Пойду я, передай Виолке мой подарок. — Она не просила — велела. Оставила на столе потемневшее от времени медное украшение со вставками из полудрагоценных камней.
Вере идея не понравилась, она своим природным чутьем чуяла неладное, но отказать сестре в просьбе не смогла — какая-никакая, а Света все-таки мать.
— Они украли у меня все! Они, Виолетта и Ариадна — цыганское отродье! Если бы не родилась Виолетта, моя жизнь не пошла бы наперекосяк. Из-за нее я уехала из Москвы и скиталась по периферии! Я была вынуждена выйти замуж за первого встречного более-менее подходящего кандидата. Подходящего, а не достойного! Виктор Сизиков не хотел детей, а я больше не хотела рожать. Он был хорош собой, работал врачом, но жил в Новосибирске. Я вышла за него и уехала в Новосибирск, потому как понимала, что другого подходящего жениха я не найду. Но он меня обманул — он потом захотел детей, а я не могла допустить, чтобы открылась та душевная рана, которая так долго затягивалась. Я не хотела вспоминать, каково это носить в себе чужие, ненавистные гены. Когда я вынашивала Виолетту, никто не знал, как мерзко я себя чувствовала. Я была гордой и никому не показывала своего истинного состояния. Все думали, что я настолько ветрена, что не осознаю, как низко пала — спуталась с цыганом! Это сейчас свободные нравы, а тогда принести в подоле считалось позором. А я все очень хорошо осознавала, в тысячу раз острее всех чувствовала, потому что все это случилось со мной.
