– Этельред туда добрался, – угрюмо прокомментировал я.
– Он умеет быстро бегать, – сказал Стеапа.
– А Этельфлэд?
– Мы не смогли за ней вернуться, – ответил он.
– Конечно не смогли, – сказал я, зная, что он говорит правду.
Стеапа рассказал, что Этельфлэд была отрезана и окружена врагом. Она со своими служанками находилась рядом с огромным костром, в то время как Этельред со священниками брызгал святой водой на носы захваченных датских кораблей.
– Он хотел вернуться за ней, – признался Стеапа.
– Что же не вернулся? – спросил я.
– Но это невозможно было сделать. Поэтому мы стали грести прочь.
– И они не пытались вас остановить?
– Пытались.
– И?.. – поторопил я.
– Некоторые взобрались на борт, – сказал Стеапа и пожал плечами.
Я представил себе Стеапу с топором в руке, укладывающего врагов из абордажной команды.
– Мы сумели пройти мимо них, – проговорил Стеапа так, будто это было плевым делом.
Я подумал, что датчане должны были остановить все пытавшиеся спастись суда, но все-таки шесть кораблей ухитрились выйти в море.
– Но восемь судов остались там, – добавил Стеапа.
Итак, два сакских корабля все-таки взяли на абордаж, и я вздрогнул при мысли о работе топора и ударах мечей, о днищах, ставших скользкими от крови.
– Ты видел Зигфрида? – спросил я.
Стеапа кивнул:
– Он был в кресле. Был привязан к нему.
– Тебе известно, жива ли Этельфлэд?
– Она жива, – ответил Стеапа. – Когда мы уходили, я видел ее. Она была на том корабле, который раньше стоял на пристани Лундена… На корабле, которому ты позволил уйти.
– На «Покорителе волн», – сказал я.
– На корабле Зигфрида. И Зигфрид показал ее нам. Он заставил Этельфлэд встать на рулевой площадке.
– Одетой?
– Одетой? – переспросил Стеапа, нахмурясь, как будто я задал неуместный вопрос. Потом ответил: – Да, одетой.
– Если повезет, они не изнасилуют ее, – сказал я, надеясь, что говорю правду. – Она будет больше стоить нетронутой.
– Больше стоить?
– Приготовься к выплате выкупа, – сказал я.
Мы уже чуяли грязную вонь Лундена. «Морской орел» скользнул в док.
Гизела меня ждала и, когда я рассказал ей новости, тихо вскрикнула, будто от боли. Потом она ожидала, когда на берег сойдет Этельред, но он не обратил на нее внимания, как и на меня.
С бледным лицом он зашагал вверх по холму к своему дворцу. Его люди – те, что уцелели, – окружили его защитным кольцом.
А я нашел старые чернила, очинил перо и написал еще одно письмо Альфреду.
Часть третья
Наказание
Глава девятая
Нам запретили плыть вниз по Темезу.
Епископ Эркенвальд отдал мне этот приказ, и первым моим побуждением было огрызнуться. Я сказал, что корабли саксов – все до последнего в широком устье – должны безжалостно разорять датчан. Он позволил мне высказаться, не перебив ни единым словом, и, похоже, проигнорировал все сказанное мной. Епископ писал, копируя какую-то книгу, лежащую на высоком столе.
– Какой толк будет от такого насилия? – в конце концов едко спросил он.
– Это научит их бояться нас, – ответил я.
– Бояться нас, – эхом отозвался он, произнося каждое слово очень отчетливо и насмешливо.
Его перо царапало по пергаменту.
Эркенвальд призвал меня в свой дом, стоявший рядом с дворцом Этельреда, и дом епископа оказался на редкость неуютным. В большой главной комнате не было ничего, кроме пустого очага, скамьи и высокого стола, за которым он писал.
На скамье сидел молодой священник и молча тревожно наблюдал за мной и епископом. Я не сомневался – он здесь только для того, чтобы быть свидетелем. Если во время нашей встречи разгорится спор, у епископа будет тот, кто подтвердит его версию случившегося.
Но на этой встрече прозвучало мало слов, потому что Эркенвальд снова надолго перестал обращать на меня внимание, согнувшись над столом и впившись глазами в слова, которые так старательно царапал.
– Если я не ошибаюсь, – внезапно заговорил он, не отрывая взгляда от пергамента, – датчане только что уничтожили самый большой флот из всех, когда-либо собиравшихся в Уэссексе. Я сомневаюсь, что они испугаются, если ты взбаламутишь воду своими несколькими веслами.
– Итак, мы оставим воды спокойными? – сердито спросил я.
– Осмелюсь сказать, – начал он, потом помедлил, выводя очередную букву, – осмелюсь казать, что король желал бы, чтобы мы не совершили ничего такого, что усугубило бы, – еще одна пауза, пока выводится еще одна буква, – усугубило бы злосчастную ситуацию.
– Злосчастная ситуация, – сказал я, – это когда его дочь ежедневно насилуют датчане? И ты ожидаешь, что мы будем бездействовать?
– Именно. Ты уловил суть моих приказов. Ты не будешь делать ничего, что ухудшило бы ситуацию.
Епископ все еще не смотрел на меня. Обмакнув перо в чернила, он осторожно дал стечь чернилам с кончика, после чего спросил:
– Как ты можешь помешать осе жалить тебя?
– Убью ее, прежде чем она ужалит, – ответил я.
– Ты можешь помешать ей, если не будешь двигаться, – сказал епископ. – Именно так мы и будем себя вести. Мы не будем делать ничего, что ухудшило бы положение дел. У тебя есть доказательства того, что госпожу насилуют?
– Нет.
– Она для них очень ценна, – сказал епископ, повторив мой собственный довод, который я привел в разговоре со Стеапой. – И я полагаю, они не сделают ничего, что уменьшило бы ее ценность. Без сомнения, ты лучше меня осведомлен об обычаях язычников, но, если у наших врагов есть хоть толика здравого смысла, они будут обращаться с пленницей с уважением, приличествующим ее сану.
Эркенвальд наконец взглянул на меня – искоса, с неприкрытым отвращением.
– Мне понадобятся воины, – сказал епископ, – когда придет время собирать выкуп.
Он имел в виду, что моим людям придется угрожать всем и каждому, кто имеет хоть одну жалкую монету.
– И каким может быть выкуп? – угрюмо спросил я, гадая, какого вклада Эркенвальд ожидает от меня.
– Тридцать лет тому назад во Франкии, – епископ снова писал, – аббата Луи из монастыря Святого Дениза взяли в плен. Благочестивого, хорошего человека. Выкуп за аббата и его брата составил шестьсот восемьдесят шесть фунтов золота и две тысячи двести пятьдесят фунтов серебра. Госпожа Этельфлэд – всего лишь женщина, но я не могу себе представить, чтобы наши враги согласились на меньшую сумму.
