– Можно подумать! – недоверчиво фыркнул он. – Ты же наслаждаешься всем этим комфортом.
Недоуменно поглядев по сторонам, она невольно заулыбалась:
– Ты считаешь, что все, находящееся здесь, – предел моих мечтаний? Будь моя воля – я бы все здесь переделала…
Вот этого говорить не следовало, потому что Димка подскочил с кресла и, подлетев, зашипел ей в лицо:
– Только попробуй! Только попробуй тронь здесь что-нибудь! Я не знаю, что с тобой сделаю!
– Что?..
– Увидишь! – Он пошел к двери, на ходу обернулся и добавил: – Ты пожалеешь, если тронешь хотя бы одну вещь, принадлежавшую моей матери!
Дверь ударилась о косяк, грозя сорваться с петель.
Ноги заскользили по ковру, устраивая поудобнее ее бренное тело. Сигарета давно потухла, но вновь прикуривать было лень.
Голова ее начала клониться к коленям, в носу противно защипало – близился слезный шквал. Противостоять ему не было сил, поэтому Лика тихонько улеглась на пол и заплакала.
Но, видимо, такой привилегии она тоже лишалась, потому что дверь вновь распахнулась, и ее пасынок возник на пороге с самой милой улыбкой на устах:
– Я совершенно упустил из виду одну вещь – завтра приезжает папа… Думаю, нет необходимости посвящать его в детали нашего времяпрепровождения в его отсутствие.
– Боишься? – Помимо воли вопрос прозвучал ехидно.
– Нет, просто не хочу его огорчать. Ты же знаешь, что после смерти мамы у него проблемы с сердцем.
– Вовремя ты это вспомнил…
– Застучишь, значит? – прищурился Димка.
– Не знаю, не знаю… – Она приподнялась и, подойдя к нему вплотную, взяла его за подбородок. – Как будешь себя вести…
– Ничего ты не скажешь, – уворачиваясь, убежденно заявил он.
– Откуда такая уверенность?
– Тогда я застучу тебя! – И, видя ее недоуменный взгляд, продолжил: – Не думаю, что ему будет приятно узнать о твоих телефонных переговорах с каким-то Григорием! Кстати, а что за Григорий? Часом не Распутин?
Димка захохотал в полное горло и выпорхнул из комнаты. Лике ничего не оставалось делать, как смотреть, позеленев от злости, ему вслед и призывать на помощь все свое самообладание.
Этот стервец действительно мог наговорить о ней Олегу. И что самое печальное – она не смогла бы объяснить ему, кто такой Григорий. Тот был частью ее прошлого. Куда она не допускала никого!..
Звонкая пощечина разбудила ее среди ночи. Недоуменно тараща глаза, Лика пыталась рассмотреть что-нибудь в полумраке комнаты.
– Опять школу прогуляла, стерва?! – пьяный голос матери разбудил ее окончательно.
– Мама, ты хотя бы знаешь – который сейчас час? – сонно пробормотала она, пытаясь натянуть одеяло.
– Меня это не… – грязно выругалась она, потрясая всклокоченными волосами: – Где ты была весь день? Где?..
Ее руки метнулись к одеялу, сдирая его с дочери.
– Мама, перестань, – умоляла Лика.
– Я тебе сейчас перестану, – не унималась мать. – Учительница приходила. А ты, дрянь, опять меня опозорила.
Наконец до нее дошло…
Нина Николаевна, очевидно, имела неосторожность явиться в тот момент, когда ее благословенные родители только-только расположились за столом. Целый строй разнообразных бутылок вряд ли способствовал тому, что она прониклась уважением к ее предкам.
Мать, разумеется, сей факт не оставил равнодушной. Она сильно бушевала до того, как Лика вернулась домой, но была настолько поглощена застольем, что приход дочери прошел незамеченным.
Осторожно проскользнув в свою комнату, Лика накинула крючок на дверь и, быстренько раздевшись, нырнула в кровать.
Крючок, разумеется, был защитой ненадежной и сейчас болтался на одном полувывернутом шурупе.
– Я жду ответа, – не выпуская из рук одеяла, напомнила мать. – Или ты ответишь, или…
– Или что?! – завелась с пол-оборота Лика. – Милицию позовешь?! Она тебя первой и загребет.
– Ива-ан! – заорала мать. – Иди сюда!..
Отчим возник в дверном проеме мгновенно. Закралось подозрение, что все это время он подслушивал за дверью и наслаждался ситуацией.
– Что происходит? – Пьяно поводя глазами, обнял он мать за плечи. – Ларочка, не нервничай!.. Я давно говорил тебе, что этой маленькой стерве нужен хлыст…
– Заткнись! – вскинулась Лика. – Только тронь попробуй…
– И трону! – навис он бесформенной глыбой над ней. – Еще как трону!..
То ли матери не понравился его взгляд, блуждающий по голым плечам дочки, то ли проснулся давно задремавший инстинкт, но она начала потихоньку теснить отчима к выходу.
Уже стоя на пороге, погрозила дочери кулаком и пообещала:
– Еще раз прогуляешь – убью!..
Дверь с шумом захлопнулась.
– Еще как прогуляю! Черта с два я туда пойду! – мрачно пообещала ей вслед Лика и тяжело вздохнула – тучи над ее головой начали сгущаться основательно.
В школу она не ходила уже две недели по одной простой причине – ей не в чем было туда ходить. Не то чтоб она была совсем раздета, но тот прикид, который имелся, ее совсем не устраивал. Все усугублялось еще и тем, что паренек, за которым она пошла бы и в огонь и в воду, ничем, кроме презрения, ее не одаривал.
Добило Лику то, что как-то после урока физкультуры он сказал своему приятелю, кивнув в ее сторону:
– Слышь, Витек, а Анжелка неплохая телка… Помыть вот только да приодеть…
Их отвратительный смех больно ударил по ее юному самолюбию. Глотая злые слезы и высыпая учебники в мусорную кучу на заднем дворе школы, она решила, что с карьерой школьницы покончено.
Мать о ее решении не знала, да и не старалась узнать. Временные промежутки между запоями становились все короче и короче и сопровождались вспышками беспричинной злобы или тоски. Потом добрый Ванечка, раздобывший неизвестно откуда денег, приносил в дом водку, и жизнь сразу налаживалась.
На Лику до недавнего времени почти не обращали внимания. Но сегодня, видимо, что-то произошло, раз мать решила заняться ее воспитанием, и не когда-нибудь, а в три часа ночи.
Прислушиваясь к пьяным выкрикам на кухне, Лика осторожно вылезла из-под одеяла и на цыпочках пробралась к двери. Голые половицы неприятно холодили босые ступни. Взявшись за угол письменного стола, стараясь производить как можно меньше шума, она подтащила его и уперла одним боком в дверь.
– Вот так… Попробуй теперь зайди! – отразился эхом от пустых стен комнаты ее громкий шепот.
Тоскливо глядя по сторонам, она опустилась на краешек стола и задумалась. Жизнь ее являла собой картину безрадостную, и чем больше она размышляла, тем безрадостнее казалось ей будущее.
