Мать помолчала с минуту, потом проговорила с тяжелым вздохом:
— Если я правильно понимаю свою дочь, а я всегда ее понимала правильно, ты решила похоронить Степана там?
Уф! Ну, какая же у нее умница мама! Какая же проницательная, правильная и понимающая. Молниеносно сформулировала разрозненные мысли своей дочери. Те у нее еще плутали, как рваные облака в утреннем небе, цепляясь за остатки ночи, как за спасение, а мать разом — бац — и прекратила все метания. Бац! И одним своим металлическим тоном отрезала ей все пути к отступлению и возражению.
И все же Юля попыталась немного поершиться, чтобы свои собственные желания взять самой же и под сомнение.
— Ма, ну как я его тут похороню? Одного! На чужбине!
— Молча, дочь! Молча, если у тебя и в самом деле нет никаких чувств и никаких стенаний не наблюдается! Молча похоронишь и вернешься домой к своей прежней жизни. Тебе все понятно?
— Ма, ты говоришь со мной сейчас, как робот, — ахнула Юля, снова покосившись на зареванную Тамару, той как будто было больнее всех, плакала, не переставая. — А кто за могилкой присмотрит? Кто станет ее навещать?
— Ах, я тебя умоляю, Юлия! — уже начиная приходить в раздражение, оборвала ее мать на полуслове. — У тебя достаточно средств, чтобы нанять человека, способного ухаживать за могилой. И навестить ты ее сможешь, когда захочешь. Самолетом — день пути займет туда и обратно. Ты еще делай сноску на время, которое все на свете лечит и исправляет.
— Это ты о чем?
— Это я о том, что, похорони ты Степана в своем городе, посещать его на кладбище каждый божий день ты станешь лишь первое время. Потом визиты твои станут все реже и реже, и возможно, вскоре… А, ладно. Эти разговоры лишние. Это же все условности, милая. Все уже решено. Хоронишь его там, а на сорок дней мы с папой подъедем. Сейчас, малышка, прости, ну, правда, не можем. Ты держишься молодцом — моя порода. Думаю, весь процессуальный ужас выдержишь, не сломаешься. Степану нам уже не помочь, а наш внезапный отъезд теперь может стоить папе карьеры. — Мать перевела дух и закончила, как подчеркнула. — Короче, управляйся там и дня через три выезжай домой.
— Ма, а может, мне кому-нибудь из родни позвонить? Нас же много, и…
— Я тебя умоляю, Юля!!! — Мать фыркнула с такой силой, что у дочери заложило ухо. — Им только дай возможность нажраться на халяву! Помощи никакой, одна возня, охи-ахи и сплетни. Приедут как раз к столу! Они тебе нужны?! Ты же сама говорила, что там с тобой какая-то женщина.
— Тамара, — подсказала она, снова соглашаясь с матерью.
Логики той было не занимать.
Родни у них действительно было много. Двоюродные тетки, дядья, кузины и кузены, но толку-то от их многочисленности! Каждый сам за себя, в своем крохотном мирке, и до того, кто вне его, никакого дела.
— Вот! Попроси Тамару, чтобы она помогла тебе все правильно сделать. Подключи ритуальные службы и… выезжай уже домой. Нечего там киснуть на этой жаре в одиночестве. Ну, все, малыш…
— Ма! Погоди! — закричала Юля, испугавшись, что мать сейчас прервет их разговор, сославшись на занятость и великий роуминг, способный влететь в копеечку ей и «папе». — Я что хотела спросить…
— Спрашивай, детка.
— Когда папа… Мой настоящий папа умер, ты что чувствовала?
Мать любила Юлиного отца. Любила и в то же время проклинала постоянно. Хотя Юля и не понимала причины материнского гнева — это всю жизнь хранилось в тайне. Отец умер, когда Юля была еще совсем ребенком, и она его не помнила вовсе. И горе матери от потери не помнила тоже. Не спрашивала никогда, а теперь вот…
— Я?! — кажется, ее удивил вопрос дочери. Собиралась с ответом она довольно-таки долго. — Я не могу сейчас вспомнить, но… Но я была жутко зла на него.
— За что?
— За то, что он так нелепо и так несвоевременно умер, детка, оставив меня совершенно одну.
— А как, ма? Как он умер? — это тоже было темой, не обсуждаемой в их семье никогда прежде.
— Он попал под поезд, побежал мне за фруктовым мороженым. Я любила только его. А оно продавалось в одном-единственном магазине, который располагался через линию. Вот и… — немного поблекший голос матери тут же снова приобрел металлический окрас, когда она заканчивала. — Но это не значит, что он должен был переходить железнодорожные пути в неустановленном месте! И Степан твой не должен был нырять в неустановленном месте! Он нес ответственность не только за себя, но и за тебя. Он завез тебя в эту глушь! Так что бери себя в руки и… продолжай жить, детка!
Глава 6
Невзоров взялся лепить себе на субботний ужин пельмени. На кой черт ему понадобилось так издеваться над собой, он потом так и не смог понять! Мало ему было глажки пододеяльников в прошлый выходной, когда он собрал все знакомые маты воедино и декламировал их потом вслух часа полтора, волтузя утюгом бязевые швы.
Теперь вот пельмени затеял! Повар тоже еще нашелся!
Нет, начиналось все на энтузиазме. Купил фарша в магазине, муки, яиц, молока, сметаны. Чего было не взять пачку готовых, спрашивается? Купил бы, сварил, залил сметанкой, посыпал сверху перчиком и…
Нет же, захотелось повыпендриваться. Так было бы еще перед кем! Да ради чего еще!
Не перед кем. И не для чего. Это он потом уже понял. Потом, когда выгваздался в муке с головы до коленок. Когда фарш все не хотел сначала размораживаться, потом укладываться ровными комочками на раскатанные с горем пополам кругляши из теста. Когда края этого теста принялись липнуть с чего-то к его пальцам, а не друг к другу.
Вот когда он все проклял, снова принявшись материться и с раздражением задаваться вопросами: зачем, для чего, для кого?..
Понятно было бы, будь у него жена, так ведь? Устала, допустим, она от ежедневных серых будней на работе. Устала стоять у плиты, а потом у входной двери, его дожидаючись. Вот он в неожиданно выдавшийся выходной и решил ей сделать сюрприз, налепив пельменей.
Так ведь не было жены! Никто не стоял у плиты неделями, у двери тоже не стоял и не ворчал посреди ночи, когда он входил под возможным хмельком.
И дочки не было, которой можно было бы предложить вместе поужинать, а потом сериал какой-нибудь детективный посмотреть, упражняясь в дедукции. Они иногда смотрели их вместе, и наперебой строили предположения, и даже спорили на интерес.
Дочки теперь у него нет! Так ему сказала Надька в день Машкиного рождения, когда он с подарком к ней сунулся.
— У тебя нет семьи. У тебя нет дочери. У тебя вообще теперь ничего и никого нет, гражданин Невзоров.
Говорить Надька в тот день начала очень величественно и тихо. Встала прямо-таки чуть не по-светски, отставив в сторону правую ногу в мохнатом тапке с заячьими ушами. Руки сложила за спиной, напряглась, чтобы втянуть отяжелевший живот. Глаза слегка веками прикрыла.
