— Дело частного характера, Галчонок.
— Вечно у тебя, майор, такие дела, а мне потом…
— Ладно тебе, не капризничай, сгожусь же когда-нибудь, так ведь?
В ход пошла тяжелая артиллерия. Он не раз вызволял ее мужа-алкаша из обезьянника. Напрямую говорить об этом было дурным тоном, но вот намекнуть нет-нет да приходилось.
— Замахали вы меня уже, господа сыщики. — Галочка снова заглянула в пакет. — Как догадался, что такой ликер люблю, признавайся? Колька твой разболтал?
Колька ему ничего такого не говорил, но загадочного туману в глаза напустить пришлось. И руками развести так, чтобы груди ее коснуться, вроде бы невзначай. Галочка любила подобные знаки внимания. Относила их на счет своей неотразимости. И хотя она Невзорову никогда не нравилась, приходилось и здесь играть по правилам.
— Черт с тобой! Чего надо?
Она сразу деловито подобралась, перестав поводить плечами так, что грудь вываливалась из низкого выреза платья. Чуть отодвинулась от Олега. Скомкала пакет и сунула его себе под правый бок, в недосягаемое от майора место, он-то сидел от нее слева. Приготовилась, стало быть, помогать ему станет.
Он достал из кармана заранее заготовленную бумажку с номером телефона, адресом — на всякий случай, датой и временем звонка.
— Вот… Нужно узнать, с какого телефона звонили.
— Понятно. — Она внимательно прочла, тут же скомкала бумажку и сунула ее в лифчик. — Сделаю.
— Когда, Галь?
— Как сделаю, так позвоню. Не дави! Будешь нудить, пошлю тебя куда подальше. К прокурору, например, за официальным запросом. Давай, майор, пока. — Галочка поднялась со скамейки, потянув за собой пакет. — Быстро не жди. Сегодня не успею. Завтра у меня выходной. Если только послезавтра к вечеру. Короче, как сделаю, так и сделаю. Все, иди…
Скрипнув зубами, Невзоров с улыбкой потряс ее пухлую ладошку. Пробормотал какие-то смазанные комплименты, на которые она не обратила внимания, прекрасно понимая природу грубой милицейской лести. Постоял немного, глядя ей вслед, и тут же поспешил к своей машине. Близился вечер, нужно было ехать за город, проведывать ребят и запас продуктов им пополнить.
Чуть ведь было и не забыл за всеми хлопотами. А все Семенов, разорался, разорался, будто он, Невзоров, и не живой человек вовсе и не хочет, чтобы было как у всех. Чтобы он, к примеру, так же вот, как парочка, что шла навстречу, прогуливался теперь по этому скверу. И шептал что-нибудь своей избраннице на ухо, заставляя ее краснеть и смеяться.
Интересно, вот что такого могут шептать мужчины своим женщинам, что они так вот именно млеют, а?
Невзоров с досады чертыхнулся им вслед.
Он вот не знал, допустим. И не шептал никогда ни Надьке своей, ни тем, кто случался у него до нее. И не вздыхал при луне, и на звезды не таращился. Прозаичнее у него все получалось как-то, без романтической эйфории. Интересно, а Юле он смог бы что-нибудь шепнуть такого на ухо, чтобы она зарделась от удовольствия? Наверное, смог бы. Непросто же так запах ее кожи его едва с ума не свел. И даже продубленными преступлениями своими мозгами сумел додуматься до эдельвейсов и воды снеговой. И про мрамор в лунном свете вспомнил. Да, ей точно сумел бы что-нибудь шепнуть. А Семенов орал, дурак ненормальный. Понимал бы хоть что-нибудь…
Коля позвонил ему около одиннадцати вечера. Невзоров уже успел с Максом встретиться, переложить в его руки два пакета с помидорами, колбасой, молоком и замороженными пельменями. Предупредил, что через пару дней заберет Машку непременно. Успел вернуться домой, сменить белую рубаху на футболку, растянувшуюся до размеров чехла на рояль. И пристроиться успел возле газовой плиты со сковородкой и пятком очищенных молодых картофелин, когда этот змей позвонил и стал снова сквернословить, вместо того чтобы говорить внятно.
— Я ничего не понял, Колян, уж извини, — как можно миролюбивее вставил Невзоров, когда друг набирал дыхание для новых речевых оборотов. — Ты узнал что-нибудь или нет?
— Узнал! — рявкнул тот с таким напором, что Невзоров уронил картофелину на плиту и долго гонял ее и вылавливал среди переплетения решетки. — Но лучше бы мне было не знать, да и тебе тоже!
— Ну и?
Огонь пришлось убавить, со сковородки начало брызгать прямо на футболку, тут же расплываясь по ней огромными масляными пятнами. А футболка, хоть и была старой и растянутой, была любимой.
— Что — ну и, ну что — ну и?! — вместо ответа снова завелся Семенов. — Дать бы тебе по башке твоей старой, да друг все же!
— Коля…
Невзоров громыхнул сковородкой, вовсе сдвигая ее с огня. Масло, будто Семеновым подогретое, и не думало униматься, продолжая трещать и выплескиваться через края. И ломти картошки, кромсаемые ножом, через раз падали мимо.
— Коля… Если тебе нечего мне сказать, то…
— То что?!
— То пошел ты на… — Невзоров уточнил послание, устав слушать ругань друга. — Все, давай, я жрать хочу.
Семенов посопел-посопел, потом говорит:
— Ладно, не кипятись. Короче, машин, подходящих под описание твоей клиентки, в нашем городе всего четыре. Две иномарки, принадлежащие вполне солидным людям, их давай пока в расчет брать не будем. Третья тачка вторую неделю в автосервисе стоит без колес. А четвертая…
— Что четвертая?
— А четвертая, братан, была угнана утром того дня, о котором тебе начирикала твоя Миронкина. Угнана из-под окон вполне приличных людей.
— Все у тебя приличные, кроме Миронкиной! Молоток, дружище! — фыркнул Невзоров, усаживаясь на табуретку в углу. — Все кругом в шоколаде, кроме нее! Подход зашибись к пострадавшей!
— Ты еще докажи, что она пострадавшая, — огрызнулся Семенов, правда, без былой уже злости и уверенности.
— Докажу, будь уверен.
Невзоров с сожалением покосился на остывающую сковородку, полчаса назад так хотелось есть, что ныло в желудке, теперь весь аппетит скомкал его лучший друг и коллега.
— Докажет он! — снова принялся ворчать Семенов. — Ладно… Короче, тачку их — «десятину» двухтысячного года — угнали ближе к обеду. Может, и раньше, но хватились они ее к обеду, когда собрались на дачу ехать. Пока они носились по дворам, соседей опрашивали, да в милиции заявление строчили, тачку вернули…
— И? — насторожился сразу Олег, потому что молчание друга показалось ему очень многозначительным.
— И нашли они вместе с милицией в своей тачке ножичек в крови, так вот.
— Оп-па! А ты говоришь!
— Это не я, а ты говоришь. Я все больше возмущаюсь. — Коля тяжело вздохнул. — Пальчиков, разумеется, нет, рукоятку обтерли основательно. А вот кровь на лезвии почему-то не затерли. Как думаешь, почему?
Он не знал почему и нести всякий предположительный вздор не рискнул, задумавшись вместо этого. Коля Семенов, видимо, тоже напряженно размышлял, потому что прекратил, наконец, ворчать и плеваться.
