— Приходится меняться, — добавила Дороти. — Если хочешь спокойно жить.
Она почувствовала, что краснеет. Оставалось только надеяться, что Дункан не понял. Не расслышал, с какой предательской горечью прозвучали ее слова.
Похоже, он действительно ничего не заметил.
— Ты по-прежнему пьешь чай без сахара? — спросил он.
Дороти лишь молча кивнула, наблюдая за тем, как Дункан наливает в чашки кипяток и опускает туда пакетики с чаем. Потом он сел за стол напротив Дороти и пододвинул ей чашку. — Я действительно хочу перед тобой извиниться. Сегодня утром, когда я пришел к вам в офис, то невольно подслу<шал твой разговор с той женщиной, твоим партнером. Слышал, что ты говорила ей про Форбса. Я должен был раньше понять… Знаю ведь: ты — не из тех женщин, которые…
— Которые что? — с вызовом перебила его Дороти. — Которые в глазах мужчин желанны и привлекательны?..
Она умолкла, прикусив губу от досады. Господи, что с ней творится?! Ведь она только что сама признала, насколько уязвима и беспомощна перед этим человеком. Дороти настороженно молчала, ждала, что Дункан обязательно заострит внимание на ее словах, но тот резко проговорил:
— Все правильно. Я это заслужил.
Дункан снова пожал плечами, и у Дороти заныло сердце. Этот жест был настолько знакомым, настолько родным… У нее слегка закружилась голова, как бывает, когда выпьешь залпом бокал шампанского. За десять лет Дункан, конечно же, изменился, повзрослел, возмужал. Но он всегда был таким, каким в представлениях Дороти и должен быть настоящий мужчина. Высокий, крепкого телосложения, подтянутый и мускулистый. Дороти помнила, как однажды — ей тогда было четырнадцать лет… или уже пятнадцать? — гуляла по саду дедушки Джорджа и подошла к пруду в самом дальнем конце участка. Дункан, голый по пояс, стоял по колено в воде и срезал водоросли, которые грозили задушить лилии. Она тогда долго, прячась за деревом, любовалась Дунканом.
Дороти помнила все это очень живо — как будто это было только вчера, а не десять лет назад. Она помнила сладостное томление и щемящую нежность, которую испытывала, украдкой глядя на Дункана. На его дочерна загорелой коже искрились капельки воды. Под кожей переливались тугие мускулы. Черные волоски у него на животе уходили дорожкой под пояс джинсов. Дороти помнила, как она смотрела на эти волоски — потрясенная, завороженная запретным и сладостным зрелищем.
Тогда все ее тело охватила какая-то странная слабость. Оно было словно охвачено пламенем, жгучим и ласковым одновременно. Ей казалось — еще немного, и она лишится чувств, не в силах терпеть эту сладкую и непонятную муку. А потом Дункан увидел ее. Помахал рукой и подошел к ней. Он подхватил ее на руки и пригрозил сбросить в пруд, если она будет тут стоять и глазеть, пока сам он трудится в поте лица.
Его смех и дружеское подтрунивание тут же прогнали то восхитительное и пугающее ощущение. Уже потом Дороти поняла, что это было всего лишь чувственное возбуждение, только-только просыпавшееся в ее юном невинном теле. Но тогда ей казалось, что это было волшебное наваждение — странные хрупкие чары, пугающие и в то же время притягательные.
Тогда Дункан был юношей. Теперь он стал мужчиной. Но Дороти была уверена, что его тело осталось таким же, как раньше, — подтянутым, мускулистым и сильным. Загорелая кожа, теплая и бархатистая. И дорожка черных волосков на животе, к которой ей так хотелось прикоснуться тогда…
Дороти невольно поежилась. Дункан был рядом, и она ничего не могла поделать со своими воспоминаниями. Этот мужчина напоминал ей о том, что она столь упорно старалась забыть, пробуждал переживания и чувства, которые — как она привыкла считать — давно уже умерли в ее душе.
Наверное, любая другая женщина только порадовалась бы этому подтверждению своей женственной чувственности. Но Дороти лишь испугалась. Она никак не желала смириться с тем, что когда-то испытывала подобное возбуждение и что до сих пор способна его испытывать.
— Дороти, вернись. О чем ты так крепко задумалась?
Тихий голос Дункана вернул Дороти к реальности. Она подняла глаза и увидела, что Дункан разглядывает ее с какой-то непонятной напряженной серьезностью.
— Ты и раньше была романтичной, мечтательной… — Он невесело усмехнулся. — Наверное, мне бы следовало вспомнить об этом раньше, вместо того чтобы позволить себе… — Дункан опять на мгновение умолк, а потом добавил неожиданно резко: — Я еще раз прошу прощения за тот вечер. Дороти, мы с тобой давно знаем друг друга. Я думаю, нам ничто не должно помешать…
Она уже знала, что он собирался сказать. «Нам ничто не должно помешать быть друзьями». Сердце Дороти будто острый нож пронзил. Если они будут общаться в качестве старых друзей, ей просто не выдержать душевного напряжения. Она вовсе не хочет быть ему другом. Она хочет…
Чего она хочет? Чтобы он полюбил ее? Нет, конечно же нет. Ей ничего от него не нужно. Ничего. А что касается его заявления о том, что он пришел перед ней извиниться… это вполне объяснимо. Теперь, когда Дункан решил вернуться в родной город и поселиться здесь навсегда, ему вовсе незачем обострять отношения с кем бы то ни было. Нормальное человеческое желание.
Когда она примет его извинения, когда позволит, чтобы он снова вошел в ее жизнь… Дороти невольно поежилась. Нет, она не допустит, чтобы это случилось. Нельзя вновь подвергать свои чувства опасности. Просто нельзя. Самое лучшее — держать Дункана на расстоянии. Так будет проще. И безопаснее.
Как бы ни было неприятно это осознавать, Дороти по-прежнему совершенно беспомощна перед этим мужчиной. Он по-прежнему волнует ее.
— Мне не нужны твои извинения, Дункан, — натянуто проговорила она. — Мне ничего от тебя не нужно. Я хочу, чтобы ты ушел. И оставил меня в покое. Навсегда.
Она не смотрела на Дункана, но хорошо расслышала, как он с шумом втянул в себя воздух, и внутри у нее все сжалось от какого-то непонятного страха. То, что она сейчас сказала… На самом-то деле ей хотелось прямо противоположного. У нее было такое чувство, что она отказывается от чего-то такого, что потом осознает как горькую и невосполнимую потерю. Но что ей еще оставалось делать?
Однажды Дороти уже пережила сильную боль — когда Дункан отозвался о ее чувствах к нему как о чем-то таком, что ему докучает и что ему вовсе не нужно. И больше она не позволит ему так оскорбить себя и унизить. Никогда! И тем не менее Дороти боялась, что ее решимость порвать все связи с Дунканом все-таки не настолько тверда, как ей хотелось бы. Если он не уйдет прямо сейчас, она вряд ли устоит перед искушением принять то, что он ей предлагает, — перемирие и дружбу.
— Я еще раз повторяю. Мне не нужны твои извинения, Дункан. Видишь ли… — Она заглянула ему в глаза, очень надеясь, что ей хватит мужества договорить до конца все то, что она собиралась сказать — Твое мнение обо мне, о моем моральном облике, о том, как я живу… оно для меня ничего не значит.
Ее так и подмывало добавить: «И ты для меня ничего не значишь». Но она поняла, что просто не сможет произнести этих слов. А тут еще — как назло! — ранка на губе вдруг заныла. Она едва не расплакалась от горечи и бессилия.
