Чарли взял Джона под руку, точно вел даму, открыл затянутую
сеткой дверь веранды и вошел. Дверь не хлопнула.
Дуглас придержал ее и молча последовал за друзьями.
Чарли прошел через всю веранду, постучал и отворил дверь в
дом. Все трое, вытянув шеи, заглянули через длинную темную переднюю в комнату,
где свет был зеленоватый, тусклый и какой-то водянистый, точно в подводной
пещере.
— Полковник Фрилей! Молчание.
— Он не очень-то хорошо слышит, — шепнул
Чарли. — Он говорил: «Прямо входи и покричи погромче». Полковник!
Ничего. Только откуда-то сверху, крутясь, сыпалась пыль и
оседала на винтовой лестнице. Потом из той подводной комнаты-пещеры донесся
легкий шорох.
Мальчики осторожно прошли через прихожую и заглянули в
комнату — там только и было что старик да кресло. И чем-то они походили друг на
друга — оба такие тощие и костлявые, что, кажется, сразу видны все суставы и
сочленения, видно, где прикрепляются мышцы и сухожилия, а где планки и шарниры.
А еще в комнате были грубый дощатый пол, голые стены и потолок и очень много
тишины.
— Он совсем как мертвый, — прошептал Дуглас.
— Нет, это он придумывает, куда бы еще съездить
попутешествовать, — негромко и очень гордо сказал Чарли. — Полковник!
Один из двух темных предметов в комнате шевельнулся — это и
был полковник; он подслеповато поморгал, вгляделся и расплылся в широчайшей
беззубой улыбке.
— Чарли!
— Полковник, это Дуглас и Джон, они пришли, чтобы…
— Рад вам, ребята. Садитесь, садитесь. Мальчики неловко
уселись на пол.
— Но где же… — начал было Дуглас. Чарли поспешно ткнул
его локтем в бок.
— Ты о чем? — спросил полковник Фрилей.
— Он хотел сказать, где же толк, если мы сами будем
говорить. — Чарли украдкой подмигнул Дугласу, потом улыбнулся
полковнику. — Нам совсем нечего сказать, полковник. Лучше вы расскажите
нам что-нибудь.
— Берегись, Чарли. Мы, старики, только и ждем случая
поговорить. Только попроси — и пойдем трещать, будто старый ржавый лифт:
закряхтел да и пополз вверх с этажа на этаж.
— Чин Линсу, — словно невзначай сказал Чарли.
— Как? — переспросил полковник.
— Бостон, — подсказал Чарли. — Девятьсот
десятый год.
— Бостон, девятьсот десятый… — Полковник
нахмурился. — Ну да, конечно, Чин Линсу!
— Да, сэр, полковник Фрилей.
— Дайте-ка мне вспомнить… — Старик невнятно забормотал,
голос его словно уносился вдаль, над безмятежными водами тихого озера… —
Дайте-ка мне вспомнить…
Мальчики ждали.
Полковник глубоко вздохнул, еще помедлил…
— Первое октября десятого года, тихий прохладный
осенний вечер, театр варьете в Бостоне… Да, так оно и было. Народу — битком, и
все ждут. Оркестр, трубы, занавес! Чин Линсу, великий восточный маг и чародей!
Вот он, на сцене. А вот я, в середине первого ряда. Он кричит: «Фокус с пулей!
Кто хочет попробовать?» Мой сосед встает и идет к сцене. «Осмотрите
ружье, — говорит Чин Линсу. — Теперь пометьте пулю. Вот так. Теперь
стреляйте меченой пулей из этого самого ружья прямо мне в лицо, а я буду стоять
на другом конце сцены и поймаю пулю зубами!»
Полковник Фрилей перевел дух и умолк.
Дуглас глядел на него во все глаза, изумленный и
зачарованный. Джон Хаф и Чарли совсем оцепенели. Старик снова заговорил, он
сидел неподвижно, точно каменный, только губы шевелились.
— «Готовься, целься, пли!» — кричит Чин Линсу. Трах!
Гремит ружье. Трах! Чин Линсу вскрикивает, шатается, падает, лицо залито
кровью. Шум, гам, ад кромешный, все вскакивают на ноги. Что-то неладно с
ружьем. Кто-то говорит: «Мертв». И верно. Мертв. Ужасно, ужасно… Никогда не
забуду… Лицо точно алая маска, занавес быстро опускается, женщины плачут…
Девятьсот десятый год… Бостон… Театр варьете… Бедняга… Бедняга…
Полковник Фрилей медленно открывает глаза.
— Бог ты мой, полковник, — говорит Чарли. —
Вот уж здорово так здорово. А теперь хорошо бы про Поуни Билла.
— Про Поуни Билла?
— Вы тогда еще были в прериях, давно, в восемьсот
семьдесят пятом…
— Поуни Билл… — Полковник ощупью двигался во
тьме. — Тысяча восемьсот семьдесят пятый… Да, мы с Поуни Биллом ждем на
пригорке, в самом сердце прерии… «Шш-ш, — говорит Поуни Билл. —
Слушай!» Прерия — как огромная сцена, все готово, пора начинаться грозе. Раскат
грома. Сначала глухой. Еще раскат. На этот раз ближе, громче. И во всю ширь
прерии, насколько хватает глаз, надвигается зловещая бурая туча, полная черных
молний, — стелется низко-низко, миль пятьдесят в ширину, миль пятьдесят в
длину, миля в высоту и всего на дюйм от земли. А я стою на пригорке и кричу:
«Господи, помилуй!» Земля бьется, точно обезумевшее сердце, ребятки, точно
сердце, охваченное ужасом. Я трясусь как осиновый лист. Земля дрожит.
Трах-тарарах, грохочет гром. Так и громыхает. Ох, как она гремела, эта гроза, и
все надвигалась, наступала и весь мир закрыла эта туча. «Это они!» — кричит
Поуни Билл. И туча эта была не туча, а песок! Не пар, не дождь, нет, а песок,
его взмело со всей прерии, с высохшей жухлой травы, он был как мука самого
тонкого помола, как цветочная пыльца, и так и сверкал на солнце, потому что
теперь и солнце появилось в небе. Я опять как закричу… Отчего? Да оттого, что
эту пыль будто адское пламя пронизало, будто занавес отдернули на свету — и тут
я их увидал, клянусь вам, увидал своими глазами! То было великое войско древних
прерий — бизоны и буйволы!
Полковник умолк; когда тишина стала невыносимой, он
продолжал:
— Головы — точно кулаки великана-негра, туловища — как
паровозы. Будто на западе выстрелили двадцать, пятьдесят, двести тысяч пушек, и
снаряды сбились с пути и мчатся, рассыпая огненные искры, глаза у них как
горящие угли, и вот сейчас они с грохотом канут в пустоту…
