— Тьфу, пропасть! Да ведь раз ты уезжаешь, нужно
поговорить про миллион всяких вещей. Про что мы бы говорили через месяц и еще
позже. Про богомолов, про цеппелины, про акробатов и шпагоглотателей! Давай как
будто ты уже опять приехал — ну хоть про то, как кузнечики плюются табаком.
— Знаешь, это чудно, но мне что-то не хочется говорить
про кузнечиков.
— А раньше хотелось!
— Да. — Джон упорно смотрел вдаль. — Наверно,
сейчас просто не время.
— Джон, что с тобой? Ты какой-то странный…
Джон сидел с закрытыми глазами, лицо его искрилось.
— Дуг, ты знаешь дом Терлов? Помнишь, какой у него
верх?
— Конечно.
— Там маленькие круглые окошки, и в них разноцветные
стекла — они всегда были такие?
— Конечно.
— Ты уверен?
— Старые-престарые окошки, они всегда были такие, еще
когда нас с тобой на свете не было.
— А я их никогда не замечал, — сказал Джон. —
А сегодня шел мимо, поднял голову, смотрю — стекла цветные! Дуг, да как же я их
столько лет не замечал?
— У тебя были другие дела.
— Ты думаешь? — Джон повернулся и со страхом
посмотрел на Дугласа. — Тьфу, пропасть, Дуг, с чего эти окаянные окошки
меня так напугали? Тут и пугаться нечего, правда? Наверно, это потому, что… —
Он говорил медленно, запинался и путался. — Наверно, уж если я не замечал
этих окошек до самого сегодняшнего дня, значит, я, наверно, еще много чего не
замечал… А с тем, что я видел, как теперь будет? Вдруг я уеду из города и потом
не смогу ничего вспомнить?
— Что хочешь помнить, то всегда помнишь. Вот я два года
назад ездил летом в лагерь. И там я все-все помнил.
— А вот и нет. Ты мне сам говорил. Ты просыпался ночью
и никак не мог вспомнить, какое лицо у твоей мамы.
— Неправда!
— Со мной ночью так бывает, даже дома, — знаешь,
как это страшно! Я другой раз ночью встану и иду в спальню к своим: они спят, а
я гляжу на них, проверяю, какие у них лица. А потом прихожу назад в свою
комнату — и опять не помню! Черт возьми. Дуг, ах, черт возьми! — Джон
крепко обхватил руками коленки. — Обещай мне одну вещь, Дуг. Обещай, что
ты всегда будешь меня помнить, обещай, что будешь помнить мое лицо и вообще
все. Обещаешь?
Ну, это проще простого. У меня в голове есть киноаппарат.
Ночью, в постели, я могу повернуть выключатель — раз! — и готово, на
стенке все видно, как на экране, и ты оттуда кричишь мне и машешь рукой.
— Дуг, закрой глаза. Теперь скажи: какого цвета у меня
глаза? Нет, ты не подсматривай! Ну? Какого цвета? Дугласа бросило в пот. Веки
его вздрагивали.
— Ну, знаешь, Джон, это нечестно.
— Говори!
— Карие.
Джон отвернулся.
— Вот и нет.
— Как же нет?
— А вот так. Даже непохоже. Джон зажмурился.
— А ну-ка, повернись, — сказал Дуглас. —
Открой глаза, я посмотрю.
— Что толку, — ответил Джон. — Ты уже забыл.
Я ж говорю, со мной тоже так бывает.
— Да повернись ты! — Дуглас схватил друга за
волосы и медленно повернул его голову к себе.
— Ну ладно.. Джон открыл глаза.
— Зеленые… — Дуглас в унынии опустил руки. — У
тебя глаза зеленые… Ну и что же? Это очень похоже на карие. Почти светло-карие.
— Дуг, не ври мне.
— Ладно, — тихонько сказал Дуглас. — Не буду.
Они еще долго сидели и молчали, а другие ребята бегали по холму и кричали, и
звали их.
Они мчались наперегонки вдоль железной дороги, потом открыли
пакеты из оберточной бумаги и с наслаждением понюхали свой завтрак — сандвичи с
поджаренной ветчиной, маринованные огурцы и разноцветные мятные конфеты. Потом
опять побежали. Потом Дуглас приник ухом к горячим стальным рельсам и услыхал,
как далеко-далеко, в иных землях, идут невидимые поезда и посылают ему азбукой
Морзе вести сюда, под это палящее солнце. Дуглас распрямился, оглушенный.
— Джон!
Потому что Джон все еще бежал, и это было ужасно. Ведь если
бежишь, время точно бежит с тобой. Кричишь, визжишь, бегаешь наперегонки,
катаешься по земле, кувыркаешься, и вдруг — хвать! — солнце уже зашло,
гудит гудок вечернего поезда, и ты плетешься домой ужинать. Чуть отвернулся — и
солнце уже зашло тебе за спину! Нет, есть только один-единственный способ хоть
немного задержать время: надо смотреть на все вокруг, а самому ничего не
делать! Таким способом можно день растянуть на три дня. Ясно: только смотри и
ничего сам не делай.
— Джон!
Теперь уж от него помощи не дождешься, разве только если
как-нибудь схитрить.
— Джон, сворачивай, петляй! Собьем их со следа! И они с
криком кинулись наутек под горку, обгоняя ветер, заставляя земное притяжение
помогать им, и дальше — по лугам, за амбары, и наконец голоса гнавшихся за ними
мальчишек замерли далеко позади.
Тогда они забрались в стог сена, оно потрескивало под ними,
точно хворост костра.
— Давай ничего не делать, — сказал Джон.
— Вот и я хотел это сказать, — отозвался Дуглас.
Они сидели не шевелясь и пытались отдышаться.
Что-то тихонько тикало, словно в сене шуршало какое-то
насекомое.
Оба услышали это тиканье, но не посмотрели, откуда оно
доносится. Дуглас двинул рукой — теперь тикало в другом месте. Дуглас положил
руку себе на колено — и вот уже тикает на колене. Он на мгновенье опустил
глаза. Три часа.
Дуглас украдкой прикрыл часы другой рукой и незаметно отвел
стрелки назад.
Теперь у них будет вдоволь времени как следует поглядеть на
мир, почувствовать, как солнце мчится по небу, точно огненный ветер.
Но настала минута — и Джон всем телом ощутил, как
переместился бесплотный груз их теней.
— Дуг, который час?
— Половина третьего.
Джон взглянул на небо.
«Не надо», — подумал Дуглас.
— Похоже, что не третьего, а четвертого, а может, и все
четыре, — сказал Джон. — Бой-скаутов учат распознавать такие вещи.
Дуглас вздохнул и снова перевел стрелки.
Джон молча следил за его движениями. Дуглас поднял голову, и
Джон легонько стукнул его по плечу.
