— Обними меня, Лавиния, мне холодно, ужасно холодно, в
жизни не было так холодно!
Лавиния обняла Франсину; а между тем по сухой до хруста
траве шагали полицейские, под ногами метались пятна света от карманных
фонариков, звучали приглушенные голоса; время близилось к половине девятого.
— Прямо как в декабре. Свитер бы надеть! — не
открывая глаз, сказала Франсина и прижалась к подруге.
— Теперь вы обе можете идти, уважаемые, — сказал
полицейский. — А завтра прошу зайти к нам в участок, у нас, наверно, будут
к вам еще кое-какие вопросы.
И Лавиния с Франсиной пошли от полиции и от белой простыни,
которая прикрывала теперь нечто неподвижное, простертое на траве.
Сердце Лавинии отчаянно колотилось, ее тоже насквозь, до
самых костей пробирал холод; в лунном свете ее тонкие пальцы белели как
льдинки; и ей запомнилось, что она всю дорогу что-то говорила, а Франсина
только всхлипывала и жалась к ней.
Внезапно вдогонку послышался голос:
— Может, вас проводить?
— Нет, мы дойдем одни, — ответила в темноту
Лавиния, и они пошли дальше. Они шли по оврагу, тут все шуршало и словно бы
настороженно принюхивалось к ним, перешептывалось, стрекотало и потрескивало, а
крошечный островок, где остались огни и голоса, где люди искали следы убийцы,
затерялся далеко позади.
— Я никогда раньше не видела мертвых, — сказала
Франсина.
Лавиния вгляделась в свои часы, словно они были бог весть в
какой дали, словно собственное запястье оказалось за тысячу миль от нее.
— Сейчас только половина девятого. Захватим по дороге
Элен и пойдем в кино.
— В кино?! — Франсина отшатнулась.
— Непременно. Нужно забыть все это. Нужно выкинуть это
из головы. Если сейчас вернуться домой, мы все время будем об этом думать. Нет,
пойдем в кино, как будто ничего не случилось.
— Лавиния, неужели ты серьезно?
— Еще как серьезно. Нужно забыть, нужно смеяться.
— Но ведь там Элизабет… твоя подруга… и моя…
— Ей мы уже ничем не можем помочь; значит, надо думать
о себе. Пойдем.
В темноте они стали взбираться каменистой тропинкой по
склону оврага. И вдруг перед ними, загораживая им дорогу, не видя их, потому что
он смотрел вниз, на движущиеся огоньки и на мертвое тело, и прислушивался к
голосам полицейских, вырос Дуглас Сполдинг.
Он стоял, беспомощно опустив руки, белый как мел от лунного
света и, не отрываясь, глядел вниз, в овраг.
— Иди домой! — крикнула Франсина. Он не слышал.
— Эй, ты! — завопила Франсина. — Иди домой,
уходи отсюда сейчас же, слышишь? Иди домой, домой, ДОМОЙ!
Дуглас вскинул голову и уставился на них невидящими глазами.
Губы его подергивались. Он промычал что-то невнятное. Потом молча повернулся и
бросился бежать. Молча бежал он к дальним холмам, в теплую тьму.
Франсина снова всхлипнула и заплакала и пошла дальше с
Лавинией Неббс.
— Ну, наконец-то. Я уж думала, вы совсем не
придете! — Элен Грир стояла на крылечке и нетерпеливо притоптывала ногой. —
Вы опоздали всего лишь на какой-нибудь час. Что случилось?
— Мы… — начала было Франсина. Но Лавиния крепко
стиснула ее руку.
— Там ужасный переполох. Кто-то нашел в овраге Элизабет
Рэмсел.
— Мертвую? Она… умерла?
Лавиния кивнула. Элен ахнула и схватилась рукой за горло.
— Кто же ее нашел?
Лавиния крепко сжимала руку Франсины.
— Мы не знаем.
Три девушки стояли в сумерках летнего вечера и смотрели друг
на друга.
— Мне почему-то хочется войти в дом и запереть все
двери, — сказала наконец Элен.
Но в конце концов она пошла только надеть свитер; было еще
тепло, но и она вдруг почувствовала, что зябнет.
Едва она скрылась за дверью, Франсина зашептала, как в
лихорадке:
— Почему ты ей не сказала?
— Зачем ее расстраивать? — ответила
Лавиния. — Успеется. Завтра скажу.
Три подруги пошли по улице под чернильно-черными деревьями
мимо внезапно замкнувшихся домов. Как быстро разнеслась страшная весть — из
оврага, от дома к дому, от крыльца к крыльцу, от телефона к телефону! И вот они
идут и слышат, как защелкиваются дверные замки, и чувствуют на себе взгляды
тех, кто прячется за спущенными шторами. Как странно: был обычный вечер, с
трещотками, хлопушками и мороженым, руки пахли ванильным кремом от москитов — и
вдруг детей точно вымело с улицы, они побросали все свои игры и разбежались по
домам, их упрятали в четырех стенах, за плотно занавешенными окнами, и только
брошенные хлопушки валяются в лимонных и земляничных лужицах растаявшего
мороженого. Странно: душные комнаты, там, за бронзовыми дверными молотками и
ручками, битком набиты, люди задыхаются, все в испарине. Бейсбольные мячи и
биты валяются на пустынных лужайках. На раскалившемся за день тротуаре, от
которого идет пар, не дорисованы белым мелом «классы»… Точно секунду назад
кто-то объявил, что сейчас грянет трескучий мороз.
— Мы просто сумасшедшие! Надо же — в такой вечер
бродить по улицам! — заметила Элен.
— Душегуб не убьет сразу трех, — ответила
Лавиния. — Втроем не опасно. И потом, бояться еще рано. Он убивает не чаще
одного раза в месяц.
На их перепуганные лица упала тень. За деревом кто-то стоял.
И словно кулак обрушился на клавиши органа — все три пронзительно вскрикнули на
разные голоса.
— Ага, поймал! — зарычал густой бас.
И вот перед ними человек. Стремительно выскочил на свет и
хохочет. Прислонился спиной к дереву, за которым только что прятался, указывает
на девушек пальцем и знай себе хохочет!
— Эй, вы! Это я и есть Душегуб!
— Фрэнк Диллон!
— Фрэнк!
— Фрэнк!
— Фрэнк, — сказала Лавиния, — если вы еще
когда-нибудь выкинете такую дурацкую шутку, пусть вас изрешетят пулями.
— Как не стыдно! — И Франсина истерически
зарыдала. Улыбка сбежала с губ Фрэнка.
— Прошу прощенья, я никак не думал…
— Уходите! — сказала Лавиния. — Разве вы не
слыхали про Элизабет? Ее нашли мертвую в овраге. А вы бегаете по ночам и
пугаете женщин. Молчите, мы не хотим больше слышать ни слова.
