— Жаркая августовская ночь, ни ветерка, — ответил
он себе. — Жара убийственная. Лето тянется и тянется, нет ему конца, и
столько всего приключилось, верно? Чересчур много всего. И время к часу ночи, а
ни ветерком, ни дождиком и не пахнет. И сейчас я встану и уйду. Но когда я уйду
— запомни хорошенько, — у тебя на кровати останутся вот эти две бутылки.
Вот я уйду, а ты еще немножко подожди, а потом не спеша открой глаза, сядь,
возьми эти бутылки и все из них выпей. Только не ртом, нет, пить нужно носом.
Вытащи пробку, наклони бутылку и втяни в себя поглубже все, что там есть, чтоб
прошло прямо в голову. Но сперва, понятно, прочти, что на бутылке написано.
Хотя постой, я сам тебе прочту.
Он поднял бутылку к свету.
— «ЗЕЛЕНЫЕ СУМЕРКИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВИДЕТЬ ВО СНЕ
ЧИСТЕЙШИЙ СЕВЕРНЫЙ ВОЗДУХ, — прочитал он. — Взяты из атмосферы
снежной Арктики весной тысяча девятисотого года и смешаны с ветром, дувшим в
долине верхнего Гудзона в апреле тысяча девятьсот десятого; содержат частицы
пыли, которая сияла однажды на закате солнца в лугах вокруг Гринелла, штат
Айова, когда от озера, от ручейка и родника поднялась прохлада, тоже заключенная
в этой бутылке».
Теперь прочтем то, что написано помельче, — сказал он и
прищурился. — «Содержит также молекулы испарений ментола, лимона, плодов
дынного дерева, арбуза и всех других, пахнущих водой, прохладных на вкус
фруктов и деревьев, камфары, вечнозеленых кустарников и трав, и дыханье ветра,
который веет от самой Миссисипи. Необычайно освежает и прохлаждает. Принимать в
летние ночи, когда температура воздуха превышает девяносто градусов».
Мистер Джонас поднял к свету вторую бутылку.
— В этой то же самое, только я еще собрал сюда ветер с
Аранских островов, и соленый ветер с Дублинского залива, и полоску густого
тумана с побережья Исландии.
Он поставил обе бутылки на кровать.
— И последнее предписание. — Он наклонился над
мальчиком и договорил совсем тихо: — Когда ты будешь это пить, помни: все это
собрано для тебя другом. Разливка и закупорка Компании Джонас, Гринтаун, штат
Иллинойс, август тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Хорошего тебе года,
мальчик. Урожайного тебе года.
Через минуту по спине лошади мягко хлопнули вожжи и фургон
покатил по улице в лунном свете.
Веки Дугласа затрепетали; медленно, медленно открылись
глаза.
— Мама, — зашептал Том. — Папа! Проснитесь!
Дуг поправляется! Я сейчас ходил на него посмотреть, и он… идем скорей! —
Том выбежал из дома, отец и мать — за ним.
Дуглас спал. Том подошел первым и замахал рукой, подзывая
родителей поближе, он весь расплылся в улыбке. Все трое наклонились над
раскладушкой.
Выдох — затишье, выдох — затишье; они стояли и слушали.
Рот Дугласа был полуоткрыт, от его губ, от тонких ноздрей
поднимался едва уловимый аромат прохладной ночи и прохладной воды, прохладного
белого снега и прохладного зеленого мха, прохладного лунного света, что лежит
на серебристых камешках на дне спокойной реки, и прохладной чистой воды на дне
маленького белокаменного колодца.
Будто они на миг склонились над фонтаном, и прохладная,
пахнущая яблоневым цветом струя взметнулась ввысь и омыла их лица.
Еще долго они не могли шевельнуться.
На другое утро исчезли все гусеницы.
Еще накануне повсюду было полно крошечных черных и
коричневых мохнатых комочков, которые усердно взбирались по вздрагивающим под
их тяжестью былинкам и хлопотали на зеленых листках, — и вдруг все они
исчезли. Замерли миллиарды неслышных шагов, беззвучный топоток гусениц, что
неутомимо расхаживали по своему собственному миру. Том всегда уверял, что
отлично слышит этот редкостный звук, и теперь с изумлением глядел на город, где
нечего стало клюнуть ни одной голодной птице. И цикады тоже умолкли.
А потом в тишине что-то шумно вздохнуло, зашуршало, и все
поняли, почему исчезли гусеницы и смолкли цикады.
Летний дождь.
Сначала — как легкое прикосновение. Потом сильнее, обильнее.
Застучал по тротуарам и крышам, как по клавишам огромного рояля.
А наверху, снова у себя в комнате, в постели, Дуглас,
прохладный как снег, повернул голову и открыл глаза, он увидел струящееся
свежестью небо, и пальцы его медленно-медленно потянулись к желтому
пятицентовому блокноту и желтому карандашу фирмы Тайкондерога…
Как всегда, когда кто-нибудь приезжает, поднялась суматоха.
Где-то гремели фанфары. Где-то в комнатах набралось полным-полно жильцов и
соседей, и все они пили чай. Приехала тетка по имени Роза, голос ее, поистине
трубный глас, перекрывал все остальные, и казалось, она заполняет всю комнату,
большая и жаркая, точно тепличная роза, недаром у нее такое имя. Но что сейчас
Дугласу вся эта суматоха и голос тетки! Он только что пришел из своего флигеля,
остановился за дверью кухни — и тут-то бабушка, извинившись, вышла из шумной,
крикливой, как курятник, гостиной и углубилась в свои привычные владенья — пора
было готовить ужин. Она увидела за москитной сеткой Дугласа, впустила его,
поцеловала в лоб, отвела упавшую ему на глаза выцветшую прядь и вгляделась в
лицо — совсем ли прошел жар? Убедилась, что внук уже здоров, замурлыкала
песенку и принялась за работу.
Дугласу часто хотелось спросить: «Бабушка, наверно, здесь и
начинается мир?» Ясно, только в таком месте он и мог начаться. Конечно же,
центр мироздания — кухня, ведь все остальное вращается вокруг нее; она-то и
есть тот самый фундамент, на котором держится весь храм!
Он закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало, и глубоко втянул
носом воздух. Его обдавало то жаром адского пламени, то внезапной метелью
сахарной пудры; в этом удивительном климате царила бабушка, и взгляд ее глаз
был загадочен, словно все сокровища Индии, а в корсаже прятались две крепкие,
теплые курицы. Тысячерукая, точно индийская богиня, она что-то встряхивала,
взбивала, смешивала, поливала жиром, разбивала, крошила, нарезала, чистила,
завертывала, солила и помешивала.
Ослепленный, Дуглас ощупью добрался до двери столовой. Из
гостиной донесся взрыв смеха и звон чайной посуды. Но он пошел дальше, в
прохладную обитель многоцветных богатств, зеленых, как водоросли, оранжевых,
как хурма, где ему сразу ударил в голову тягучий запах зреющих в тиши
сливочно-желтых бананов. Мошкара кружилась над бутылками уксуса и сердито
шипела прямо Дугласу в уши.
