Он открыл глаза. Хлеб лежал, точно летнее облако, и только ждал,
чтобы его разрезали на теплые ломти; вокруг маленькими съедобными обручами
разбросаны были жареные пирожки. У Дугласа потекли слюнки. За стеной дома росли
тенистые сливовые деревья, и в жарком ветре у окна прохладной родниковой струей
текли кленовые листья, а здесь, на полках, выстроились банки и на них —
названия всевозможных пряностей.
Как же мне отблагодарить мистера Джонаса? — думал
Дуглас. Как отблагодарить, чем отплатить за все, что он для меня сделал? Ничем,
ну ничем за это не отплатишь. Нет этому цены. Как же быть? Как? Может, надо
как-то отплатить кому-нибудь другому? Передать благодарность по кругу?
Оглядеться по сторонам, найти человека, которому нужно помочь, и сделать для
него что-нибудь хорошее. Наверно, только так и можно…
Кайенский перец, майоран, корица.
Названия потерянных сказочных городов, где взвились и
умчались пряные бури.
Он подбросил вверх темные луковки, что прибыли сюда с
какого-то неведомого континента: там они когда-то расплескались на молочном
мраморе — игрушки детей со смуглыми руками цвета лакрицы.
Поглядел на кувшин с одной-единственной наклейкой — и вдруг
вернулся к началу лета, к тому неповторимому дню, когда впервые заметил, что
весь огромный мир вращается вокруг него, точно вокруг оси.
На наклейке стояло одно только слово: УСЛАДА.
А хорошо, что он решил жить!
Услада! Занятное название для мелко нарубленных маринованных
овощей, так заманчиво уложенных в банку с белой крышкой! Тот, кто придумал
такое название, уж, верно, был человек необыкновенный. Он, верно, без устали носился
по всему свету и, наконец, собрал отовсюду все радости и запихнул их в эту
банку, и большущими буквами вывел на ней это название, да еще и кричал во все
горло: услада, услада! Ведь само это слово — будто катаешься на душистом лугу
вместе с игривыми гнедыми жеребятами и у тебя полон рот сочной травы или
погрузил голову в озеро, на самое дно, и через нее с шумом катятся волны.
Услада!
Дуглас протянул руку. А вот это — ПРЯНОСТИ!
— Что бабушка готовит на ужин? — донесся из
трезвого мира гостиной голос тети Розы.
— Этого никто никогда не знает, пока не сядем за
стол, — ответил дедушка; он сегодня пришел с работы пораньше, чтобы
огромному цветку не было скучно. — Ее стряпня всегда окутана тайной, можно
только гадать, что это будет.
— Ну нет, я предпочитаю заранее знать, чем меня
накормят! — вскричала тетя Роза и засмеялась. Стеклянные висюльки на
люстре в столовой возмущенно зазвенели. Дуглас двинулся дальше, в сумеречную
глубь кладовой. Пряности… вот отличное слово! А бетель? А базилик? А стручковый
перец? А кэрри? Все это великолепные слова. Но Услада, да еще с большой
буквы, — тут уж спору нет, лучше не придумаешь!
Бабушка приходила и уходила в облаке пара, приносила из
кухни покрытые крышками блюда, а за столом все молча ждали. Никто не
осмеливался поднять крышку и взглянуть на таящиеся под ней яства. Наконец
бабушка тоже села, дедушка прочитал молитву, и серебряные крышки мигом взлетели
в воздух, точно стая саранчи.
Когда все рты были битком набиты чудесами кулинарии, бабушка
откинулась на своем стуле и спросила:
— Ну как, нравится?
И перед всеми родичами, домочадцами и нахлебниками, и перед
тетей Розой тоже встала неразрешимая задача, потому что зубы и языки их были
заняты восхитительными трудами. Что делать: заговорить и нарушить очарование
или дальше наслаждаться нектаром и амброзией? Казалось, они сейчас засмеются
или заплачут, не в силах найти ответ. Казалось, начнись пожар или
землетрясение, стрельба на улицах или резня во дворе, — все равно они не
встанут из-за стола, недосягаемые для стихий и бедствий, подвластные лишь
колдовским ароматам пищи богов, что сулит им бессмертие. Все злодеи казались
невинными агнцами в эту минуту, посвященную нежнейшим травам, сладкому
сельдерею, душистым кореньям. Взгляды торопливо обегали снежную равнину
скатерти, на которой пестрело жаркое всех сортов и видов, какие-то неслыханные
смеси тушеных бобов, солонины и кукурузы, тушеная рыба с овощами и разные рагу…
И тут тетя Роза собрала воедино свою неукротимую розовость,
и здоровье, и силу, вздохнула поглубже, высоко подняла вилку с наколотой на нее
загадкой и сказала чересчур громким голосом:
— Да, конечно, это очень вкусно, но что же это все-таки
за блюдо?
Лимонад перестал булькать в хрустальных фужерах, мелькавшие
в воздухе вилки опустились рядом с тарелками.
Дуглас посмотрел на тетю Розу — так смотрит на охотника
смертельно раненный олень. На всех лицах отразилось оскорбленное изумление. О
чем тут спрашивать? Кушанья сами говорят за себя, в них заключена собственная
философия, и они сами отвечают на все вопросы. Неужели мало того, что все твое
существо поглощено этой упоительной минутой блаженного священнодействия?
— Кажется, никто не слышал моего вопроса? —
сказала тетя Роза.
Наконец бабушка сдержанно проговорила:
— Я называю это блюдо Четверговым. Я всегда готовлю его
по четвергам.
Это была неправда.
За все эти годы ни одно кушанье никогда не походило на
другое. Откуда взялось, например, вот это блюдо? Не из зеленых ли морских
глубин? А это, быть может, пуля достала в синеве летнего неба? Плавало оно или
летало по воздуху, текла в его жилах кровь или хлорофилл, бродило оно по земле
или тянулось к солнцу, не сходя с места? Никто этого не знал. Никто и не
спрашивал. Никого это не интересовало.
Разве что подойдет кто-нибудь, станет на пороге кухни, и
заглядится, и заслушается — а там взметаются тучи сахарной пудры, что-то
позвякивает, трещит, щелкает, будто работает взбесившаяся фабрика, а бабушка
щурится и озирается кругом, и руки ее сами находят нужные банки и коробки.
