Чем безнадежнее ощущает себя человек в паутине своего страха
и защитных механизмов, чем сильнее ему приходится цепляться за иллюзию, что он
во всем прав и совершенен, тем сильнее он инстинктивно отвергает всякий — даже
самый отдаленный и глухой — намек на то, что у него что-то не так и необходимо
что-либо изменить,
Карен Хорни
В чуть более зрелом возрасте ребенок начинает бояться,
потому что это надо «для полноты картины». Это, наверное, очень странное
объяснение причин детских страхов. Понимаю. Но есть такой механизм — ничего не
попишешь. Ребенок постоянно слышит: «зайчик испугался и убежал», «боялись этого
зверя все в лесу», «пришел страшный Бармалей» и так далее. Понятие страха в
культуре существует, а ребенок от культуры отставать не должен, поэтому он,
копируя поведение взрослых, часто просто «изображает» какие-то страхи. Если
родители воспринимают это чересчур серьезно, то ребенок может считать, что его
спектакль удался, зрители в восторге, ну и тут же входит в роль. А как мы уже
знаем из анализа психологии ребенка, границы между реальным и воображаемым у
него размыты, так что игра очень быстро может превратиться в своеобразный
ритуал «боязни», который ребенок повторяет при каждом удобном случае. Вдруг
снова он вызовет такую бурю эмоций у своих домочадцев? Чем черт не шутит!
Не помню, чтобы Соня когда-то говорила, описывая свое
состояние, «боюсь» или «страшно». Но вот мы пошли в детский сад… Через какое-то
время происходит следующее. Соня замечает меня, когда я перехожу из одной
комнаты в другую, и отчетливо говорит: «Папа, я боюсь! Боюсь-боюсь! Мне
страшно!» Тут надо сказать, что папа у Сонечки психотерапевт, и у него уже на
уровне рефлекса оценка глубины, силы, прочувствованности, так сказать,
эмоциональной реакции. Настолько до автоматизма отработан этот навык, что в
театр не могу ходить — постоянно чувствую себя там Константином Сергеевичем
Станиславским. Не верю, и баста!
И вот смотрю сейчас на Соню… Понимаю — играет, изображает
страх. Сама, может быть, и не понимает этого, но играет. Тут папа улыбается и
говорит: «Да ладно! Сонечка самая смелая девочка на свете! Она всех победит!»,
и иду своей дорогой. Краем глаза, конечно, наблюдаю за Соней. Она смотрит на
меня несколько разочарованно. Я кидаю ей через плечо: «Самая смелая девочка!
Просто герой!» — и иду дальше. Через какое-то время ситуация повторяется, но в
ответ Соня слышит все то же самое, правда теперь я об этом рассуждаю со всей
серьезностью — мол, Сонечка смелая, она совершенно не может никого бояться и
так далее.
И вот через пару дней следующая зарисовка: Сонечка
рассказывает мне о том, что ее любимый мишка очень боится и «его надо положить
в коляску, чтобы он не боялся». Мы это делаем, а папа добавляет: «Сонечка от
всех защитит своего мишку!» А еще через пару дней мы с ней уже играем «в
волков»: сначала от них прячемся, а потом (заметьте — не я это предложил!)
выскакиваем на них и стреляем из воображаемых пистолетов! Волки, разумеется,
повержены, Соня торжествует.
Для того, чтобы закончить разговор о такого рода —
«выученных» — страхах наших детей, приведу еще один простой, но очень
показательный пример. Одна из моих пациенток, у которой уже собственные дети
выросли, страдала от страха грозы. Не панически, конечно, просто во время грозы
ей становилось неуютно, дискомфортно, тревожно. Как выяснилось, в детстве ее
любимая бабушка прятала ребенка под кровать всякий раз, когда начиналась гроза.
Зачем бабушка это делала — сказать сложно, но, учитывая тот факт, что она
выросла в эпоху, когда электричество еще казалось магией, понять ее поведение
можно.
Если человек в состоянии существовать без пугала, значит, он
по-настоящему благовоспитан и умен.
Уильям Хэзлитт
По сути, бабушка просто научила ребенка, что надо бояться
грозы, и этот выученный страх сопутствовал моей пациентке до самого что ни на
есть зрелого возраста. В этой связи, имеет смысл серьезно подумать о том, каким
страхам своего ребенка обучать надо, а каким — дело совершенно лишнее.
Но все же главные страхи ребенка формируются у него
несколько иначе, с нашей, так сказать, помощью. Да, есть механизм обучения
страху через имитацию: мама боится, а ребенок отсюда делает вывод, что
опасность велика, и поэтому тоже боится. Но все же главная часть детских
страхов формируется родителями целенаправленно. Признаемся себе в этом честно:
нам кажется, что мы вполне можем, время от времени и при определенных
обстоятельствах, припугивать нашего ребенка. Ну, в педагогических целях, разумеется…
И это бывает даже эффективно. Скажешь ребенку, что если он будет плохо себя
вести и капризничать, то ты его или дяденьке милиционеру отдашь, или в магазин
вернешь, откуда его взяли, он, понятно, перепугается и утихомирится. На
минуту-другую… Ну, чем не метод? Вполне можно использовать. Можно, но не нужно.
Какие результаты дает эта, не побоюсь этого слова —
«вершина» педагогического искусства? И как все это безобразие скажется потом на
психике нашего ребенка? Ну, результаты, прямо скажем — не ахти, а вот сказаться
они могут по полной программе. Родители для ребенка — это люди, которые самим
фактом своего существования гарантируют его защищенность. Так?.. Несомненно!
В дурно воспитанном человеке смелость принимает вид
грубости, ученость становится в нем педантизмом, остроумие — шутовством,
простота — неотесанностью, добродушие — льстивостью.
Джон Локк
И вот эти родители начинают ребенка пугать, и не чем-нибудь,
а тем, что они его бросят, отдадут куда-то, оставят одного, в лучшем случае —
лишат его радости, опеки и поддержки. В общем, накажут тем или иным
«отлучением» от себя как от Святой Церкви. И проблема даже не в том, что
ребенок будет думать, что ему грозит нечто подобное (хотя многие дети, особенно
по малолетству, как раз так и думают), а в том, что он будет думать, что он не
может рассчитывать и полагаться на своих родителей. Поскольку же пока они — его
мир, то, значит, он и на мир полагаться не имеет никакой возможности. А это уже
попахивает самой настоящей катастрофой.
Не знаю, о чем думают родители, когда они говорят ребенку
нечто подобное: «Такой засранец нам не нужен!», «Ты отвратительный, я тебя
любить не буду!», «Ты не выполняешь моих требований, а поэтому не рассчитывай,
что я стану тебе помогать!», «Если ты не прекратишь реветь, я с тобой больше не
буду разговаривать!», «Все! Не смей теперь подходить ко мне ни с какой
просьбой!», ну и так далее.
Когда у родителей не получается добиться от ребенка
«правильного поведения», они начинают мучиться комплексом родительской
неполноценности. С одной стороны, «неправильное поведение» детей иллюстрирует
их родительскую несостоятельность. С другой стороны, испуг, который испытывают
дети, когда их «припугивают», помогает родителям восстановить реноме,
почувствовать собственную значимость и ценность. Поэтому иногда у меня
возникает стойкое ощущение, что все эти угрозы родители произносят только для
того, чтобы поднять собственную самооценку.
Переживая состояние абсолютного бессилия, не зная, как быть
с непослушным ребенком, родители своими угрозами демонстрируют ему, да и самим
себе, честно говоря, свою несокрушимую и недюжинную силу. По сути, эти
родительские угрозы — есть не что иное, как манифест: мол, я — все, а ты —
ничто. Правдами и неправдами родители пытаются сформировать у своего ребенка
«комплекс ничтожества», ведь если ребенок сам по себе «плохой», то и страдание
родителя понять можно, и его эмоциональные срывы оправданы. Вот так сами с
собой играем, не понимая, что подобное подсознательное выяснение отношений с
собственным ребенком есть не что иное, как борьба с чувством собственной
несостоятельности.
