Теперь Элеонор повзрослела и сама решала свою судьбу. Рядом не было няни Бруен, чтобы сжечь игрушку и запереть дверь, и никто не мешал ей переступить порог.
* * *
– Я как раз собирался зажечь огонь, – сказал он в тот день. – Может, переждете грозу у меня?
Дождь лил как из ведра, и теперь, когда Элеонор не жгло беспокойство за Эдвину, она вдруг поняла, что промокла насквозь и замерзла. За молодым человеком виднелась комнатка, которая вдруг показалась воплощением тепла и уюта. За спиной барабанил дождь, к ногам жалась Эдвина, явно решив остаться, и Элеонор поняла, что выбора нет. Она поблагодарила, сделала глубокий вдох и вошла.
Он последовал за ней, закрыв за собой дверь, и шум падающего дождя сразу стал тише. Подав полотенце, молодой человек принялся разводить огонь в маленькой железной печке посреди кибитки. Вытирая волосы, Элеонор воспользовалась случаем и осмотрелась.
Кибитка не блистала роскошью. Мебели и прочих вещей только-только хватало, чтобы придать ей обжитой вид. На подоконнике Элеонор заметила несколько изящных бумажных журавликов, вроде того, что случайный знакомый складывал в поезде.
– Пожалуйста, садитесь, – предложил он. – Я затоплю печку. Она у меня с характером, но недавно мы с ней нашли общий язык.
Элеонор заглушила тихий шепот сомнения. В другом конце кибитки за задернутой занавеской виднелась кровать. Элеонор отвела взгляд, повесила полотенце на плетеный стул и села. Дождь уже не барабанил, а негромко шелестел, и Элеонор подумала, что это один из самых любимых ее звуков. Как приятно знать, что скоро высохнешь и согреешься, пока за окном идет дождь! Восхитительное чувство!
Пламя вспыхнуло, дрова затрещали, и молодой человек встал. Бросил обгоревшую спичку в огонь и закрыл решетку.
– А я вас знаю, – сказал он. – Переполненный поезд из Лондона в Корнуолл несколько месяцев назад. Вы были в моем вагоне.
– Насколько я помню, это вы были в моем.
Он улыбнулся, и сердце Элеонор неожиданно и опасно затрепетало.
– Не поспоришь. Повезло, что я вообще сумел купить билет. – Он вытер запачканные сажей руки о штаны. – Я вспомнил вас, как только мы расстались у почты. Я вернулся, но вы уже ушли.
Так он вернулся!.. Элеонор смутилась.
– Так вы здесь живете?
– Временно. Кибитка принадлежит фермеру, который меня нанял.
– А я думала, вы уже закончили работу у мистера Николсона, – вырвалось у Элеонор.
Она мысленно выругала себя. Теперь он поймет, что она о нем спрашивала.
– Здесь ведь нет ни воды, ни света?
– Мне и не нужно.
– Где же вы готовите?
Он показал на огонь.
– А где моетесь?
Он кивнул в сторону ручья.
Элеонор подняла брови. Молодой человек рассмеялся.
– Мне здесь спокойно.
– Спокойно?
– Разве вы никогда не хотели сбежать от мира?
Элеонор подумала, как тяжело все время быть матерью семейства, как от постоянной бдительности кажется, что суставы одеревенели, а шестеренки в мозгу накрепко стянуты резинкой.
– Нет, – ответила она отрепетированным за долгие годы беззаботным голосом. – Никогда.
– Наверное, такая жизнь не для всех, – сказал он, пожав плечами. – Хотите чаю, пока сохнете?
Элеонор проследила взглядом за его жестом и увидела на печке кастрюлю.
– Пожалуй, выпью чашечку. – В конце концов, она замерзла и туфли еще мокрые. – Все равно ждать, когда дождь закончится.
Он заварил чай, и Элеонор спросила про кастрюльку. Молодой человек рассмеялся и сказал, что чайника у него нет, но кастрюля вполне справляется.
– Вы не любите чайники?
– Почему же, люблю. Просто у меня его нет.
– Даже дома?
– Вот мой дом, по крайней мере сейчас.
– Куда же вы пойдете, когда закончите здесь работу?
– Куда глаза глядят. Мне не сидится на одном месте, – объяснил он. – Я нигде долго не задерживаюсь.
– Я бы не вынесла, если бы у меня не было дома.
– Мой дом – люди, те, кого я люблю.
Элеонор горько улыбнулась. Когда-то давно, целую жизнь назад, она тоже говорила что-то подобное.
– Вы со мной не согласны?
– Люди меняются. А дом, настоящий дом со стенами, полом и крышей, с комнатами, где полно милых сердцу вещей, с воспоминаниями, притаившимися в тени… В доме надежно и безопасно. Там все по-настоящему и…
– Честно? – Он подал ей чашку чая и сел рядом на стул.
– Да, совершенно верно, – согласилась Элеонор. – Честно, и хорошо, и правильно.
С чего это она разоткровенничалась? Теперь он решит, что она немного странная – разве может нормальный человек испытывать столь теплые чувства к зданию?.. Но он тоже улыбнулся, и Элеонор поняла, что он все понимает, хотя и не согласен.
Элеонор давно не встречала новых людей, давно не разговаривала так легко и свободно. Она отбросила обычную сдержанность и расспросила о его жизни. Он вырос в Юго-Восточной Азии, отец был археологом, мать – заядлой путешественницей. Родители поощряли желание сына жить своей жизнью и не зависеть от ожиданий общества. Элеонор почти помнила, как тоже этого хотела.
Время протекало незаметно и странно, как будто кибитка существовала за пределами внешнего мира и не имела отношения к его превратностям. Ткань окружающей реальности растворилась, остались только они вдвоем. Элеонор не раз замечала, что может без часов определить время с точностью до пяти минут, но сейчас забыла обо всем. Только взглянув мельком на маленькие часы на подоконнике, она поняла, что прошло два часа.
– Мне пора идти, – охнула она и, отставив пустую чашку, встала.
Какое беспрецедентное легкомыслие! Невообразимо! Девочки, Энтони, мама… что они скажут?
Молодой человек тоже встал, но никто из них не сдвинулся с места. Между ними проскочила та самая искра, которую Элеонор заметила еще в поезде. Ей вдруг захотелось остаться, спрятаться, никогда отсюда не уходить… Следовало попрощаться, однако она сказала:
– У меня ваш носовой платок.
– Еще с поезда? – Он рассмеялся. – Я же сказал, оставьте его себе.
– Не могу. Одно дело, когда я не могла его вернуть, но теперь…
– Теперь?
– Теперь я знаю, как вас найти.
– Да, – кивнул он, – теперь знаете.
У Элеонор по спине побежали мурашки. Она чувствовала себя на краю пропасти и в тот миг была готова броситься вниз. Только позже Элеонор поняла, что уже бросилась.
* * *
– Ты сегодня не ходишь, а летаешь, – заметила мать чуть позже. – Вот что значит попасть под бодрящий дождь!
