Слава богу, няня Бруен вернулась. От одной этой мысли Констанс повеселела. Приятно было увидеть верную союзницу, зная, что та снова в строю и Тео вверили ее заботам! Констанс проявляла особый интерес к своему маленькому внуку и считала, что восстановление надлежащих стандартов изрядно запоздало. Следует поговорить с няней Бруен. Полчаса назад Констанс видела нечто совершенно неподобающее! Клементина, несчастное веснушчатое дитя с лошадиными зубами, выбежала из-за дома, неся малыша на спине! Констанс пришла в ярость. Она позвала девчонку, намереваясь выбранить, но та как будто не услышала.
Сзади на лужайке прогрохотала газонокосилка, Констанс взяла бювар и стала обмахиваться им, как веером. От механических шумов жара переносится еще хуже, а сегодня будет ужасно жарко. В жару люди совершают странные, совершенно неожиданные поступки. Человек вполне может тронуться умом, когда изнемогает от зноя и духоты. Констанс не любила Шекспира – обычно он наводил на нее скуку, – хотя в одном с ним соглашалась: Иванов день – странное и непредсказуемое время.
Клементины и малыша нигде не было видно, однако смех Тео еще звенел в памяти, и у Констанс потеплело на сердце. Восхитительный ребенок: прекрасный характер, улыбка с ямочками на щечках, пухлые крепкие ножки. Иногда Констанс задавалась вопросом, каким бы был тот, другой мальчуган, если бы ему дали хоть малейший шанс.
Сегодня после обеда она посидит с Тео, решила Констанс, посмотрит, как он спит. Одно из любимых ее занятий, и теперь, когда Розы Уотерс нет, Элеонор занята, а няня Бруен знает свое место, ей никто не помешает.
* * *
Клемми выбрала узкую, вытоптанную в траве тропинку вдоль ручья. Можно было пойти другой, более короткой дорогой, но Тео любил плескаться на мелководье у каменистого брода, а Клемми нравилось радовать брата. К тому же сегодня канун Иванова дня и дома будет настоящее столпотворение. Клемми вдруг пришло в голову, что их, возможно, даже не хватятся.
– Хорошо, что мы есть друг у друга, Пухлик, – заметила она.
– Га! – булькающе отозвался Тео.
Клемми вдруг охватило смешанное чувство любви и потери, и девочка крепче обхватила ножки малыша, такие толстенькие и мягкие. Может, он и занял место младшего в семье, но Клемми не могла себе представить мир без братишки.
Восходящее солнце светило в спину, и длинная совместная тень простиралась вперед: удлиненное тело Клемми, а посредине выпирают маленькие ножки Тео. Его голова выглядывает у Клемми из-за плеча, время от времени он восхищенно поднимает кулачок и тычет пухлым пальчиком во все интересное, что встречается на пути. Не сразу, но все же Тео научился крепко держаться за шею Клемми. Теперь, когда было настроение, она могла широко раскинуть руки и бежать, кренясь то в одну сторону, то в другую, как будто выполняя сложные фигуры высшего пилотажа.
Добравшись до каменистого брода, Клемми остановилась, швырнула в сторону сумку для пикника (с пирожными, которые стащила из кухни) и дала Тео соскользнуть с ее спины по ногам прямо в большую кучу сухой скошенной травы на берегу. Малыш приземлился с восторженным смехом и встал на ножки.
– Ва! – важно сказал он, показывая на ручей. – Ва!
Пока Тео топал по клеверу к илистому краю берега и усаживался на попку среди камышей, Клемми искала идеальный камень для запускания «блинчиков». Мало того что плоский и гладкий, он еще должен удобно лежать между пальцев. Она подняла округлый камешек, взвесила на ладони, погладила края и забраковала: слишком неровный.
Весь процесс пришлось повторить раза три, прежде чем нашелся камешек, может, и не идеальный, но вполне пригодный. Клемми сунула его в карман и продолжила поиски.
Лучше всех камешки для «блинчиков» выбирала Элис. Она всегда побеждала в играх, потому что отличалась любовью к деталям и упрямым характером, который заставлял ее бороться до последнего. Когда-то Элис и Клемми проводили здесь долгие часы, отыскивая, а потом швыряя заветные камешки. Сестры кувыркались колесом, делали качели из длинных и жестких лодочных канатов, строили шалаши среди зарослей утесника. Они дрались, щекотались и хохотали, заклеивали друг дружке коленки липким пластырем, засыпали, усталые и потные, под кустами боярышника, когда яркие цвета блекли под послеполуденным солнцем. Но этим летом Элис изменилась, и Клемми осталась одна.
Она подняла светлый камешек со смешными крапинками и вытерла большим пальцем. Все началось с тех пор, как их семейство вернулось из Лондона. Они привыкли к тому, что Элис внезапно утыкается в записную книжку и с головой уходит в воображаемый мир своих историй, однако сейчас все было иначе. У нее постоянно менялось настроение: от бурной радости до угрюмой злобы. Она придумывала отговорки, чтобы закрыться у себя в комнате, – «мне нужно прилечь… я сейчас пишу… у меня болит голова», – а потом тайком сбегала, и когда Клемми заходила за ней, ее уже не было.
Клемми оглянулась на Тео, который ковырял палкой грязь на берегу. Малыш радостно загулил, когда кузнечик перепрыгнул с одной камышинки на другую, и Клемми грустно улыбнулась. Тео, конечно, замечательный мальчуган, но она скучала по Элис и все бы отдала, лишь бы та, как прежде, была рядом. Впрочем, Клемми скучала по обеим сестрам. Они ушли вперед, стали взрослыми. Элис с мечтательным выражением лица и Дебора, которая собралась замуж. Клемми казалось, что ее предали. Вот она никогда не будет такой, никогда не повзрослеет. Взрослые вечно все осложняют. Клементина впадала в тоску от утомительного однообразия их указаний («не сейчас», «поспокойнее», «немедленно прекрати»), скучных разговоров, таинственных головных болей, дурацких предлогов, которые они придумывали, чтобы уклониться от любого мало-мальски интересного занятия, а еще она терпеть не могла бесконечное вранье по мелочам, царство измышлений и полутонов, в котором, похоже, существовали все взрослые, говоря одно, а подразумевая совсем другое. Мир самой Клемми был черно-белым, или, если говорить в авиационных терминах, строился на основе модели бинарного выбора: «да» или «нет», «вверх» или «вниз», «правильно» или «неправильно».
– Нет! – пробормотала Клемми, злясь на саму себя.
Ее настроение уже омрачило сегодняшнее солнечное утро, а теперь еще и память услужливо подбросила то, о чем лучше забыть. То, что она видела. Тела, обнаженные, сплетенные в объятии, движущиеся тела…
Нет! Клемми зажмурилась и, встряхнув головой, отогнала ужасную картину.
Впрочем, понятно, почему она вообще всплыла в памяти. Клемми увидела их в такой же погожий день. Она тогда ходила посмотреть на самолеты и уже возвращалась домой.
Да, ничего бы не случилось, если бы она пошла домой раньше. Или если бы что-нибудь помешало ей срезать дорогу через лес, мимо лодочного сарая. Тогда бы она не увидела их вдвоем, не испытала бы страх и замешательство, пытаясь понять, что они делают.
«Бедняжка! – воскликнула Дебора, когда Клемми сообщила ей об отвратительной сцене, больше не в силах держать это в себе. – Какое ужасное потрясение ты пережила!» Она взяла Клемми за руки и велела успокоиться. Она все сделала правильно и теперь может забыть о той сцене. «Я все улажу», – обещала сестра. Клемми тогда еще подумала, что нельзя сложить разбитую скорлупу обратно в яйцо, однако Дебора улыбнулась, и ее лицо было таким безмятежно красивым, а голос таким уверенным, что все тревоги Клемми сразу улетучились. «Я сама с ней поговорю, – заверила Дебора, – вот увидишь, все будет хорошо».
