– Сэди…
– Она говорила, что если человек не может среди суеты и шума сходить с миром в туалет, то эта жизнь безнадежна.
[21]
Берти потянулся через стол, взял Сэди за руку.
– Хорошая моя девочка…
Сэди прикусила нижнюю губу. Неожиданно от слов деда сжало горло и захотелось плакать.
– Ты мне как дочь. Даже ближе. Странно, твоя мать – мой ребенок, но у нас с ней нет ничего общего. Даже в детстве она вечно тревожилась, что подумают другие, переживала, что мы все делаем «неправильно», что Рут или я оконфузим ее, если не будем одеваться и разговаривать, как другие родители. – Он мягко улыбнулся и пригладил седую колючую бородку, которую отращивал с тех пор, как перебрался в Корнуолл. – Мы с тобой похожи. Я считаю тебя своей дочерью и знаю, что ты относишься ко мне как к отцу. Но, Сэди, я всего лишь человек.
– Ты здесь совсем другой, дедушка, – неожиданно выпалила Сэди.
Она не хотела этого говорить, даже не знала, что испытывает подобное чувство. Слова прозвучали совсем по-детски.
– Надеюсь. Этого я и хотел.
– Ты даже права получил.
– Правильно, я ведь живу в деревне и вряд ли могу рассчитывать на метро.
– А Луизины разговоры, что чудеса случаются и что вселенная сама все решит, изречение на стену… Это все не в твоем вкусе.
– Когда я был ребенком, мне это нравилось. Я забыл…
– Рут бы точно не понравилось.
– Рут умерла.
– И мы должны ее помнить.
Голос деда непривычно дрогнул.
– Я встретил твою бабушку, когда мне было двенадцать лет. После ее смерти я… Горе поглотило бы меня, если бы я поддался. – Берти осушил чашку. – Вышивка на стену – всего лишь подарок.
Он улыбнулся, но в его глазах стояла печаль. Сэди почувствовала укол совести. Хотелось извиниться, но они с дедом вроде и не ссорились. Она думала, что сказать, но Берти ее опередил:
– Не могу найти свой любимый дуршлаг. Пойду наверх, поищу.
* * *
Остаток вечера Сэди провела, сидя на полу своей комнаты. С трудом продравшись сквозь первые три страницы диссертации «Вымышленные побеги в детской литературе», Сэди поняла, что в главе, посвященной Дафиду Ллевелину, приведен анализ его книги и почти нет фактов из биографии, вдобавок сам текст читался исключительно тяжело. Сэди переключилась на выписки из дела и любительские газеты сестер Эдевейн. Сначала она думала об уверенности Клайва в том, что ключ к разгадке у Элис, потом о выцарапанной на камне надписи. В памяти смутно шевелилось чувство, что сегодня она уже сталкивалась с именем «Бен», но, хоть убей, не могла вспомнить, где.
Струи дождя стекали по оконному стеклу, сквозь щели в потолке просачивался сладкий запах трубочного табака, а Сэди обводила взглядом россыпь страниц, исписанных листочков и книг, раскиданных по всему полу. Где-то здесь, среди этого беспорядка, есть детали, которые только и ждут, чтобы их соединили.
Глубоко вздохнув, она оторвалась от исследований и легла в постель. Открыла книгу «Блюдо, которое подают холодным» и немного почитала, чтобы отвлечься. Убили ресторатора, и, похоже, это сделала его бывшая жена. Они были в разводе двадцать лет, за это время мужчина сделал карьеру и сколотил состояние, пока бывшая жена ухаживала за дочерью-инвалидом, пожертвовав собственными карьерными амбициями и свободой. Впрочем, она любила дочь, и этот расклад, казалось, ее вполне устраивал.
Толчком послужило – теперь Сэди переворачивала страницы быстрее – мимолетное упоминание о предстоящем двухнедельном отпуске в Южной Америке. Всю свою жизнь бывшая жена лелеяла надежду попасть в древний город инков Мачу-Пикчу; увы, дочь не могла поехать с ней, а оставить ее одну было нельзя. Чашу терпения женщины переполнило то, что ее бывший муж, человек, который всегда считал себя слишком занятым, чтобы заботиться о ребенке, собрался воплотить в жизнь ее мечту. Многолетнее материнское горе, чувство изоляции, которое испытывают все, кому приходилось ухаживать за инвалидами, сублимация неисполненных желаний переплелись, выросли как снежный ком и вынудили спокойную и разумную в других отношениях женщину принять неизбежное решение: бывший муж никуда не поедет.
Странным образом воодушевленная, Сэди выключила свет и закрыла глаза, прислушиваясь к грозе и беспорядочным ударам волн. Собаки спали, похрапывая, в изножье кровати. У Э. С. Эдевейн оказался весьма занятный взгляд на вопросы морали. Герой книги, сыщик, узнал правду о вроде бы естественной смерти ресторатора, но предпочел не открывать ее полиции. Диггори Брент рассудил, что ему, как частному детективу, поручили выяснить, куда ведет денежный след, и он свое задание выполнил. Никто не просил его установить причину смерти ресторатора, собственно, ее даже не сочли подозрительной. Бывшая жена покойного много лет почти безвозмездно несла тяжкое бремя; если бы ее арестовали, дочери прошлось бы совсем плохо. Диггори решил, что ничего не скажет, пусть правосудие берет свое без его участия.
Сэди вспомнила рассказ Клайва о том, как юная Элис Эдевейн таилась у библиотеки, где полиция проводила расследование, об ощущении, что девушка знает больше, чем говорит, о более поздних попытках отыскать ключ к разгадке в ее книгах. Хотя роман «Блюдо, которое подают холодным» и не отражал обстоятельства похищения Тео Эдевейна, зато демонстрировал, что у Элис свой, особый взгляд на правосудие и способах его осуществления. В книге довольно много говорилось о сложных отношениях родителей и детей, о связи между ними, которая одновременно и тяжкий груз, и благо, и, что бы ни случилось, остается неразрывной. Элис Эдевейн явно недолюбливала тех, кто уклоняется от ответственности.
Сэди попробовала заснуть, но она и в лучшие времена страдала бессонницей, а сейчас мешали мысли о Роуз Уотерс. Любовь няни к Тео, «как к своему собственному ребенку», долгая безупречная служба и внезапное «несправедливое» увольнение, которое Роуз Уотерс очень тяжело переживала, свидетельница, которая клялась, что после полуночи видела в окне детской силуэт стройной женщины…
Тяжело вздохнув, Сэди повернулась на другой бок и попыталась отогнать беспокойные мысли. Неожиданно в памяти всплыла фотография семейства Эдевейн на пикнике. Муж и жена посредине, любимый малыш на переднем плане, стройная лодыжка и нога в тени. Сэди словно услышала голос Клайва, который говорил, каким желанным был мальчик, и вдруг вспомнила протокол допроса Констанс Дешиль, как та в тысяча девятьсот тридцать девятом году «пускалась в сбивчивые рассказы о своей дочери Элеонор и мертворожденном младенце». Вполне возможно, эти истории не были плодом больного воображения старухи. Что, если Элеонор вынашивала еще одного ребенка, между Клементиной и Тео? «Все знали, что они очень хотели сына, – говорилось в одном из протоколов из папки Клайва. – Мальчик явился подарком судьбы».
