Лучше не думать о Шарлотте. Письмо вернулось отправителю, адресат выбыл; надо вести себя так, будто ничего не получала. Сэди отогнала мысли о дочери и стала искать выезд из Оксфорда, а когда выехала на трассу М40, ведущую к Лондону, еще раз прокрутила в памяти встречу с Марго Синклэр, обдумывая новые факты – отличные рекомендации Роуз, денежное вознаграждение, – прикидывая, что они могут означать. Еще ее немного беспокоил вопрос, изменила ли положение вещей психическая травма Энтони Эдевейна, и если да, то как.
Глава 20
Лондон, 1931 г.
Элеонор позволила себе выпить чаю в кафе универмага «Либерти». Прием у врача закончился раньше, чем она ожидала; до поезда, отходящего с вокзала Паддингтон, оставалось два часа. Элеонор стояла на углу, где Харли-стрит встречается с Мэрилебон-роуд, и глядела, как серые облака рассыпаются на серые здания, пока не решила, что надо бы поднять настроение. Она остановила такси и вот теперь сидит здесь, в кафе. Элеонор размешала изящной ложечкой молоко, задумчиво постучала по краю чашки из тонкого фарфора. Встретилась глазами с хорошо одетым мужчиной за соседним столиком, но не ответила на его вежливую улыбку.
Глупо было надеяться. Нет хуже дурака, чем старый дурак. Энтони оказался прав: доктор не смог предложить ничего нового, все та же пустая болтовня. Иногда Элеонор задавалась вопросом, умирает ли когда-нибудь надежда или, что еще лучше, можно ли ее убить? Насколько было бы легче, если бы от нее можно было отделаться так же легко, как щелкнуть выключателем! Увы, похоже, проблеск надежды всегда маячит вдали, однако, как ни старайся, его не догнать.
Еще не успев додумать эту мысль, Элеонор поняла, что ошибается. Надежду Энтони потерял. И не на полях сражений во Франции, а скорее всего, в какой-то момент послевоенного десятилетия. Это еще одна причина, почему нельзя опускать руки. Она сама виновата – недоглядела, мало уделяла ему внимания.
За окном пошел дождь, и Лондон окрасился в аспидный цвет. На улицах блестели темные лужи, река черных зонтов колыхалась над спешащими людьми. В дождь они двигаются быстрее, на их лицах решительное выражение, глаза устремлены к цели. Снаружи было так много торопливой целеустремленности, что Элеонор вдруг охватило изнеможение. В тепле кафе, вялая и бездеятельная, она чувствовала себя обломком кораблекрушения в море решимости, которое грозило ее поглотить. Элеонор никогда не умела убивать время. Надо было взять с собой книгу. Надо было взять с собой мужа.
Элеонор ожидала, что Энтони откажется ехать в Лондон, однако его ярость застала ее врасплох.
– Прекрати, – сказал он, когда она впервые подняла эту тему. – Пожалуйста, замолчи.
Но Элеонор не замолчала. С тех пор как она прочитала статью в журнале «Ланцет», ее переполняла решимость отвезти Энтони к доктору Хаймеру. Очевидно, о встрече с доктором мечтала не она одна, так как прошло несколько недель, прежде чем ей назначили время. Элеонор скрывала волнение и надежду, пока ждала нужной даты, понимая, что еще рано тревожить Энтони.
– Перестань. – Он не поднял голос, наоборот, почти шептал.
– Энтони, а вдруг получится? – не отставала Элеонор. – Доктор Хаймер давно работает над этой проблемой, изучает людей с такими же поражениями и добился успеха: здесь пишут, что он знает, как вылечить…
– Пожалуйста!
Слово полоснуло как ножом. Энтони не смотрел на нее, сидел, склонив голову над микроскопом, и Элеонор не сразу поняла, что глаза у мужа закрыты.
– Просто прекрати.
Она подошла ближе и почувствовала слабый запах его пота, смешанный со странной лабораторной вонью комнаты.
– Я не отступлюсь, Энтони, как бы ты меня ни отталкивал. И уж точно не сейчас, когда, похоже, мы нашли того, кто сумеет помочь.
Энтони поднял голову. Она несчетное количество раз видела мужа удрученным; днем его преследовали кошмары, по ночам пробирал холодный пот, а иногда Энтони сотрясала сильнейшая дрожь, которую Элеонор не могла остановить, даже прижавшись к нему всем телом. Но сейчас все было иначе. Неподвижность. Тишина. Выражение лица, от которого Элеонор дернулась, словно ее ударили.
– Больше никаких врачей, – произнес он низким, ровным голосом, не терпящим возражений. – Хватит.
Элеонор вышла из его кабинета, торопливо спустилась по лестнице. Лицо пылало, мысли путались. Позже, когда она осталась одна, в памяти всплыло его лицо. Всю вторую половину дня Элеонор не могла отделаться от этого воспоминания, оно преследовало ее, пока она машинально занималась хозяйственными делами. Только глубокой ночью, когда Энтони беспокойно дремал, а Элеонор лежала без сна, слушая ночных птиц на озере и думая о давнем вечере, когда они с Энтони катались на велосипедах по залитым лунным светом камням, до нее дошло, что́ выражало лицо Энтони. Отвращение. Милые черты, которые она так давно любила, исказила гримаса омерзения и гадливости, обычно приберегаемая для злейших врагов. Элеонор вынесла бы, если бы отвращение относилось к ней, но нет, она знала, что Энтони презирает себя, и от этого хотелось рыдать, выть и проклинать судьбу.
Впрочем, наутро Энтони снова был в хорошем настроении, даже предложил устроить пикник у озера. Надежда воскресла, и хотя Энтони все-таки отказался ехать в Лондон, сделал он это с улыбкой, объяснив, что у него много работы. Элеонор отправилась в путь, ведомая надеждой, и всю дорогу от станции надежда обреталась на пустом сиденье, там, где должен был сидеть ее муж.
Элеонор повернула чашку, глядя на остатки остывшего чая. Она сказала девочкам, что едет в Лондон к дамскому портному на Мэйфейр, и они поверили. Дочери считали, что это вполне в ее духе. Как же, строгая мать семейства! Они не помнили ранние годы своего детства, когда Энтони воевал и она была с ними в Лоэннете одна. Время, когда они облазили все поместье, истории, что она им рассказывала, укромные уголки, которые показывала… Сколько же у Элеонор качеств, о которых ее дочери даже не подозревают! Иногда она вытаскивала их на свет, любовалась со всех сторон, как бесценными жемчужинами, а затем снова бережно заворачивала и убирала подальше. Элеонор знала, что больше никогда не покажет эти качества, иначе ей придется объяснять, почему она так изменилась.
Элеонор не обсуждала проблемы Энтони с другими. Это означало бы нарушить слово, данное молодому человеку, в которого она влюбилась тем летом в Лондоне двадцать лет назад, или, еще хуже, предать глубоко запрятанную надежду, что в один прекрасный день все закончится. Когда это произойдет, когда Элеонор найдет способ вернуть Энтони легкость духа и все остальное, когда он выздоровеет, то будет рад, что никто не знает, как глубоко он упал, никто, кроме Элеонор. Его гордость и достоинство этого заслуживают.
Разумеется, Элеонор не допустит, чтобы обо всем узнали девочки. Энтони любит своих дочерей. Несмотря ни на что, он – хороший отец, и девочки его обожают. Они никогда не знали того молодого человека с его незаурядными мечтами, для них он был просто «папочка», а из-за своих чудачеств становился еще ближе и роднее. Длинные прогулки по лесу, дни, когда он надолго исчезал, а потом возвращался с рюкзаком, где лежали то побеги папоротника, то бабочки, в общем, сокровища, которые девочки изучали и помогали подготовить к хранению. В отличие от Элеонор, они не видели Энтони со старой медицинской книгой на коленях, когда он, закрыв глаза, пытался вспомнить названия костей в человеческой руке, а его собственная рука, в свое время элегантная, уверенная и умелая, дрожала на раскрытой странице. Тогда он почувствовал присутствие Элеонор, открыл глаза и сказал с печальной натянутой улыбкой:
