Она не понимала, что происходит, и страшно испугалась.
– Энтони, пожалуйста…
Муж словно не слышал. Только когда Элеонор подбежала к нему, упала на колени и обхватила его за плечи, он посмотрел в ее сторону. Затем высвободился из объятий Элеонор, и на какую-то долю секунды ей показалось, что сейчас он ее ударит. В широко распахнутых глазах мужа Элеонор снова увидела тень, ту, что заметила в его взгляде, когда вместе с дочерями встречала его на вокзале.
– Энтони, пожалуйста, отпусти ее.
Он тяжело дышал, его грудь поднималась и опускалась… Злость на лице сменилась страхом, потом смущением. Энтони ослабил хватку, щенок вывернулся, жалобно взвизгнул и спрятался зализывать раны под стул Элеоноры.
Никто из них не шелохнулся. Позже Элеонор казалось, что они оба застыли, объединенные одним чувством, негласным соглашением: если не шевелиться, трещина не пойдет дальше. Внезапно Элеонор поняла, что Энтони дрожит, инстинктивно обняла его и крепко прижала к себе. Его знобило.
– Ну все, все, – повторяла она, как говорила бы, если бы одна из девочек разбила коленку или увидела дурной сон.
Позже они сидели при свете луны и молчали, потрясенные случившимся.
– Прости, – произнес Энтони. – Мне показалось… Клянусь, я подумал…
Он так и не сказал, что ему привиделось. В дальнейшем Элеонор читала доклады, разговаривала с врачами и поняла, что к нему, должно быть, вернулось травматическое воспоминание, связанное с войной, но он никогда не говорил о тенях, которые двигались во мраке.
Порой призраки возвращались. Бывало, Элеонор обращалась к нему и замечала, что он, стиснув зубы, слепо смотрит вдаль сперва с решимостью, а потом со страхом. Со временем она поняла, что это как-то связано со смертью Говарда, однако Энтони молчал, и Элеонор так ничего и не узнала.
Она говорила себе, что все пройдет, Энтони обязательно успокоится. Война у многих отняла близких, но время – лучший доктор. Когда у Энтони перестанут дрожать руки, он вернется к медицине, станет врачом, хирургом, как и собирался. У него призвание.
Руки Энтони не перестали дрожать, и положение дел со временем не улучшилось. Наоборот, стало хуже, просто Элеонор и Энтони научились лучше скрывать правду. Его преследовали ночные кошмары, от которых он просыпался с криком или дрожа всем телом. Хотя и редко, порой он бывал буйным. Элеонор понимала, что это не его вина; больше всего на свете Энтони хотел помогать людям, лечить их, он никогда не причинил бы вреда другому человеку. Энтони терзал страх, что это может произойти помимо его воли.
– А если вдруг одна из девочек… – начал он однажды.
– Ш-ш-ш. – Элеонор не дала ему высказать эту нелепую мысль вслух. – Этого не случится.
– Могло бы.
– Нет. Я не допущу. Обещаю.
– Как ты можешь это обещать?
– Могу. И даю слово.
С искаженным от страха лицом Энтони трясущимися руками сжал руки Элеонор.
– Пообещай, что, если придется делать выбор, ты спасешь их от меня. Спасешь меня от самого себя. Я не смогу жить, если…
Элеонор прижала пальцы к губам мужа, не давая произнести ужасные слова. Поцеловала, крепко прижала к себе. Его била дрожь. Элеонор понимала, о чем он просит, и знала, что сделает все, чтобы сдержать обещание.
Глава 21
Лондон, 2003 г.
Квартира выглядела и пахла, как очередное место происшествия, куда Сэди выезжала на вызов. «Можно многое сказать о человеке, если взглянуть на его жилье», – однажды заявил Дональд с важным видом. Сильно сказано для грубоватого ворчливого полицейского, у которого уборкой занимается жена. Сэди подобрала с коврика разбросанную в несколько слоев рекламную почту и счета, ногой закрыла дверь. Из-за плохой погоды рано стемнело, и она включила свет, но зажглась только одна лампочка из трех.
Надо же, ее не было всего две недели, а все уже покрыто толстым слоем пыли. В комнате кисло пахло затхлостью, мебель, никогда не отличавшаяся изяществом, смотрела на хозяйку угрюмо и недовольно и выглядела еще обшарпаннее, чем раньше. Атмосферу неряшливости, запустения и нелюбви усиливало засохшее комнатное растение у раковины.
– Ох, ничего себе! – воскликнула Сэди, бросив сумку и почту на диван, и подошла к жалкому высохшему кустику. – Что с тобой стало?
Пару месяцев назад в приступе хозяйственности она принесла этот цветок с пасхального утренника в местном детском саду. Нечто вроде ответа на упрек своего бывшего, который, уходя, крикнул на весь подъезд:
– Ты настолько привыкла жить одна, что даже за цветком не сможешь ухаживать!
Сэди с шорохом стряхнула сухие, свернувшиеся листья в раковину из нержавеющей стали.
Что ж, она ему доказала.
Шум дорожного движения и голоса остались на улице, в комнате было неестественно тихо. Сэди нашла пульт от телевизора, включила. Шла передача со Стивеном Фраем, который говорил что-то умное и смешное. Сэди убавила громкость до еле слышного бормотания и полезла в холодильник. Еще одна зона бедствия: ничего, кроме пары проросших морковок и картонки с апельсиновым соком. Сэди проверила срок годности на упаковке и решила, что из-за шести дней сверх указанного срока волноваться не стоит, люди вечно осторожничают. Налила себе полный стакан и подошла к письменному столу.
Пока компьютер загружался, поставила заряжаться мобильник и достала из сумки папку с делом Эдевейнов. Глотнула кисловатого сока, поморщилась и села ждать, когда тревожно попискивающий телефонный модем установит связь с Интернетом. Всю дорогу домой Сэди прокручивала в памяти разговор с Марго Синклэр. Она была так уверена, что между Роуз Уотерс и Энтони Эдевейном существовала любовная связь и именно Роуз, а не Элеонор родила Тео, что новая информация никак не укладывалась. Кусочки головоломки прекрасно подошли друг к другу, и теперь требовалась недюжинная сила воли, чтобы растащить их в стороны и начать все сначала. Открыв домашнюю страницу поисковика, Сэди впечатала слово «боевая психическая травма».
На экране появился длинный список, и Сэди просматривала предложенные варианты, пока не наткнулась на ссылку на сайт «firstworldwar.com», который показался заслуживающим доверия. Сэди кликнула мышкой и стала читать определение. «Термин, который используется для описания психологической травмы… интенсивность артиллерийских сражений… невротические расстройства у психически устойчивых в других отношениях солдат». Там же была черно-белая фотография человека в военной форме, который с грустной полуулыбкой смотрит в камеру, тело изогнуто так, что правую половину лица скрывает тень. «Солдаты научились распознавать симптомы, но военные власти не сразу признали это состояние… панические атаки, ступор, ужасные головные боли, кошмары… многие испытывали последствия через несколько лет… лечение в лучшем случае было примитивным, в худшем – опасным…»
Внизу страницы была ссылка на статью доктора У. Г. Р. Риверса,
[24] в которой он излагал свои теории, основанные на наблюдении за ранеными в Крейглокхартском военном госпитале в период с тысяча девятьсот пятнадцатого по тысяча девятьсот семнадцатый год. Большую часть статьи доктор Риверс объяснял, как действует механизм подавления, и высказывал предположение, что у демобилизованных солдат, которые целый день пытались забыть свои тревоги и страхи, психическая травма чаще проявлялась по ночам, – во время сна самоконтроль слабел и солдаты становились более восприимчивыми к ужасным мыслям.
