Вполне разумно. Сэди по личному опыту знала, что ночью все чувствуется острее. Во всяком случае, так было, когда ее собственные мрачные мысли вырывались из-под контроля и становились кошмарами… Доктор Риверс утверждал, что благодаря подавлению негативные мысли усиливаются и становятся причиной ярких и даже болезненных видений и кошмарных образов, на которые буйно реагирует мозг. Сэди выписала эту строку в блокнот, подумала и обвела слово «буйно». Доктор имел в виду мысли солдат, но от самого слова, особенно в контексте таинственного исчезновения Тео Эдевейна, Сэди становилось не по себе. Она с самого начала знала, что есть третий вариант развития событий: мальчика не похитили, он не заблудился, а умер насильственной смертью. Когда Сэди разговаривала с Клайвом, то задавалась вопросом: если Тео погиб по неосторожности или злому умыслу, причастна ли к его смерти Клементина Эдевейн? А если виноват Энтони? Вдруг Тео погиб от рук отца?
Сэди перелистала блокнот до того места, где записала разговор с Клайвом. Энтони и Элеонор подтвердили алиби друг друга. Во время допросов Элеонор Эдевейн была вне себя от горя, и всю неделю ей давали успокоительное. Клайв заметил, что Энтони вел себя необычайно внимательно и заботливо, яростно вставал на защиту жены. «Он обращался с ней очень ласково, – сказал Клайв, – оберегал ее, следил, чтобы она отдыхала, не дал ей броситься на поиски со всеми остальными. Буквально не отходил от нее».
Сэди встала и потянулась. Поначалу она решила, что наблюдение Клайва свидетельствует о тесной связи Эдевейнов и их взаимной любви. Тогда Сэди не подозревала ничего плохого. Сейчас, в свете новой теории (а она пока не более чем интуитивная догадка, напомнила себе Сэди), поведение родителей Тео приобрело мрачный оттенок. Неужели Элеонор знала, что совершил ее муж, и покрывала его? Могла бы так поступить мать? А жена? Может, Энтони ее как-то успокоил и следил, чтобы она ничего не рассказала полиции?
Сэди бросила взгляд на часы в углу экрана. По дороге из Оксфорда она решила, что сегодняшний вечер вполне подходит для встречи с Дональдом. Ей бы подумать, как убедить напарника, что она готова приступить к работе, а не гоняться за призраками по Интернету. Нужно выключить компьютер и вернуться на сайт позже. Отложить записную книжку и принять душ. Лучше всего о готовности к работе скажет аккуратный внешний вид. Тут взгляд Сэди упал на следующую запись: рассказ Клайва о том, что Элеонор каждый год приезжала в Лоэннет. Сэди стала читать дальше. Клайв предполагал, что Элеонор надеялась на возвращение сына, думала, что он найдет дорогу домой. Но это всего лишь предположение, Элеонор ничего не говорила Клайву, он сам так решил. Возможно, она не ждала возвращения Тео потому, что знала: его нет в живых. Вдруг она ездила туда в память о Тео, как люди ездят на могилы близких?
Сэди постучала ручкой по блокноту. Что-то она расфантазировалась. Ни в одном из протоколов допросов не упоминалось слово «буйный» по отношению к Энтони Эдевейну. Да и доктор Риверс сообщал о расщеплении личности, депрессии, затемнении сознания, об ощущении, что мир утратил свет и краски, но не упоминал о склонности к насилию или буйству. Сэди села за компьютер и просмотрела еще несколько веб-страниц, кликая мышкой до тех пор, пока не натолкнулась на слова военного корреспондента Филиппа Гиббса, который писал о возвращении солдат к жизни после войны:
«Что-то было неладно. Они снова надели гражданскую одежду и казались своим матерям и женам все теми же парнями, что ходили на работу в мирные дни до августа тысяча девятьсот четырнадцатого. Но они вернулись другими людьми. Что-то в них изменилось. Они были подвержены перепадам настроения, одержимы странными желаниями, периоды глубокой депрессии сменялись неустанными поисками удовольствий. Многие легко впадали в ярость, теряя над собой контроль, многие озлобились и ожесточились. Они пугали».
Сэди сосредоточенно втянула губы и перечитала абзац. «Перепады настроения… странные желания… теряя над собой контроль… ожесточились… пугали». Что ж, в подобном состоянии человек вполне способен совершить чудовищный поступок, на который никогда бы не пошел в здравом уме.
Дальше следовала статья об условиях жизни в окопах на Западном фронте, где царили антисанитария, крысы и грязь, ноги гнили от сырости и холода, а на разлагающейся плоти копошились вши. Сэди целиком погрузилась в чтение; когда она сняла трубку домашнего телефона, перед глазами таяли образы утопающих в грязи солдат и людской бойни.
– Алло?
Звонил Берти, его теплый родной голос был как бальзам на душу.
– Хотел убедиться, что ты добралась до Лондона. Твой мобильный не отвечает. Ты обещала позвонить, когда приедешь.
– Ох, дедушка, прости!
«Я – безнадежное, жалкое подобие внучки и не заслуживаю такого деда, как ты».
– Мобильник разрядился. По дороге я несколько раз останавливалась, а движение на трассе М40 просто кошмарное. Я только что вошла. – Сэди представила деда на кухне в Корнуолле, собак, которые мирно спят под столом, и сердце сдавила тоска. – Как прошел день? Как мои мальчики?
– Скучают. Я пошел надевать башмаки, так псы сразу уселись у моих ног, готовые к пробежке.
– Ну и побегал бы с ними. Дорогу они знают.
Дед фыркнул.
– Представляю, что это был бы за бег! Скорее, хромая трусца. Им бы не понравилось.
Сэди накрыло волной раскаяния.
– Слушай, дед, насчет вчерашнего вечера…
– Да я уже забыл.
– Я вела себя бестактно.
– Ты скучаешь по Рут.
– Я ехидничала.
– Только потому, что тебе не все равно.
– Мне нравится Луиза, похоже, она добрая.
– Она – хороший друг, а мне нужны друзья. Я не пытаюсь заменить кем-то твою бабушку. А теперь скажи, как прошла встреча с внучатой племянницей Роуз?
– Похоже, тупик.
– Ребенок был не нянин?
– Нет.
Сэди вкратце рассказала о встрече с Марго Синклэр, о том, что теория не подтвердилась, и закончила неожиданной новостью о боевой психической травме Энтони Эдевейна.
– Сейчас читаю кое-какие материалы на эту тему. Честно говоря, не представляю, как то, что пережили эти люди, могло не отразиться на их послевоенной жизни.
Разговаривая, Сэди подошла к окну и посмотрела на улицу, где женщина уговаривала ребенка сесть в прогулочную коляску.
– Дедушка, а из наших родственников кто-нибудь участвовал в Первой мировой войне?
– Мамин двоюродный брат воевал при Сомме, но он жил на севере, я никогда его не видел. А мой любимый дядя сражался во Второй мировой.
– Он сильно изменился, когда вернулся?
– Он не вернулся, погиб во Франции. Ужасная потеря, моя мать так и не оправилась от удара. Да, наш сосед, мистер Роджерс, пришел с Первой мировой войны в ужасном состоянии.
– Что с ним случилось?
– После взрыва его засыпало землей, и он пролежал так восемнадцать часов. Представь только, восемнадцать! Он лежал на нейтральной полосе, и товарищи не могли его вытащить из-за обстрела. Когда его все-таки откопали, он был в кататоническом ступоре. Роджерса отправили домой в Англию, он долго лечился в одном из госпиталей, которые тогда устраивали в загородных поместьях, но, как говорили мои родители, так и не стал прежним.
