Элеонор заметила, что он возится с листком бумаги, быстро и аккуратно сгибает его и складывает то треугольником, то четырехугольником, переворачивает лист и проделывает то же самое. Элеонор отвела глаза, однако продолжала наблюдать за его действиями, глядя на отражение в вагонном окне. Молодой человек согнул листок в последний раз, положил на ладонь и оглядел со всех сторон. С неожиданно приятным удивлением Элеонор увидела, что это птица: похожая на лебедя фигурка с заостренными крыльями и длинной шеей.
Поезд, громыхая, тащился на запад, за окном сгустилась тьма, такая же непроницаемая, как темнота кинозала после того, как фильм закончился. Должно быть, Элеонор заснула и спала довольно долго, потому что пробудилась только на конечной остановке. Начальник станции дул в свисток, давая сигнал к высадке из поезда, мимо окна спешили пассажиры.
Элеонор попыталась достать с багажной полки сумки, но не смогла, и молодой человек ей помог. Вот так запросто. Оказалось, сумка с покупками зацепилась за какую-то железку. Элеонор еще не пришла в себя после сна и чувствовала, что очень устала после долгого дня.
– Спасибо, – смущенно сказала она. – И за платок тоже. Боюсь, я его испортила.
– Ничего страшного, – улыбнулся молодой человек, и на его щеке появилась ямочка. – Оставьте себе.
Их руки соприкоснулись, когда Элеонор взяла у него сумки, глаза встретились. Это было как удар током, вспышка вселенского узнавания, как будто на какой-то миг ткань времен разошлась и они увидели альтернативную вселенную, где между ними существовало нечто большее, чем мимолетная встреча в поезде.
Элеонор с трудом привела мысли в порядок. В окно она увидела, что на хорошо освещенной платформе ждет Мартин. Он внимательно вглядывался в других пассажиров, искал Элеонор взглядом, готовый отвезти ее домой.
– Что ж, – произнесла она деловитым холодным тоном, как будто отпускала новую горничную. – Еще раз большое спасибо за помощь.
Коротко кивнув, она подняла подбородок и ушла, оставив молодого человека в вагоне.
* * *
Если бы Элеонор не увидела его еще раз, то наверняка бы и не вспомнила. Случайная встреча в поезде, симпатичный незнакомец, добрый поступок. Пустяк, который затерялся бы в закоулках памяти среди таких же мелочей жизни.
Но Элеонор снова увидела его облачным августовским днем через несколько месяцев после той встречи. Утро выдалось необычно теплым, воздух загустел, и Энтони проснулся в помутненном сознании. Элеонор слышала, как он ворочается перед рассветом, сражается со страшными видениями, которые одолевали его по ночам, и поняла, что нужно ждать худшего. Еще она понимала, что нападение – лучшая защита; поэтому, заставив принять две таблетки снотворного, сразу после завтрака отправила мужа наверх, а прислуге сказала, что он работает над важным проектом, и запретила его беспокоить. У няни Роуз был выходной, поэтому Элеонор позвала девочек и велела обуться: сегодня они проведут утро в городе.
– Ой, нет! Ну почему? – воскликнула Элис, которая всегда возмущалась первой и громче всех. Предложи Элеонор провести неделю в шахтах, наверное, даже тогда в голосе средней дочери не звучало бы столько ужаса.
– Потому что мне нужно забрать на почте посылки и я хочу, чтобы вы помогли их нести.
– Что, еще посылки? Нет, правда, мама, ты уже весь Лондон скупила.
Опять ворчание. Бу-бу-бу.
– Хватит, Элис. Когда-нибудь, бог даст, тебе тоже придется вести хозяйство, и вот тогда будешь решать, покупать необходимые вещи или нет.
На лице Элис было написано: «Ни за что!», и Элеонор вдруг с удивлением узнала в упрямых чертах четырнадцатилетней дочери саму себя, только намного моложе.
– Элис, я не буду повторять, – произнесла она резче, чем хотела. – Мы едем в город. Мартин уже пошел за машиной, так что немедленно найди туфли и обуйся.
Элис надменно поджала губы, ее глаза презрительно блестели.
– Да, мама, – сказала она, выделив слово «мама».
Мама. Мать семейства. Все ее недолюбливают. Даже сама Элеонор порой морщилась от неустанной педантичности этой женщины. С ней всегда было скучно, и она не упускала возможности испортить шумное веселье лекцией об ответственности или благоразумии. Элеонор сломалась бы от невыносимого бремени, которое свалилось на нее из-за болезни Энтони, но мать семейства успешно справлялась с трудностями. Она следила, чтобы девочки не путались у отца под ногами, когда его состояние ухудшалось, и в любой момент была готова броситься на помощь. Мать семейства не тревожится, если дети считают ее занудой. С чего бы? Она действует в их интересах, хочет, чтобы они стали лучше.
Элеонор, напротив, очень расстраивалась и оплакивала те далекие дни войны, когда девочки сворачивались у нее на коленях и слушали сказки, когда она бегала вместе с ними по Лоэннету и показывала укромные и волшебные уголки своего детства. Впрочем, она давным-давно перестала себя жалеть. Элеонор видела, как существуют другие семьи, жизнь которых вращается вокруг нужд и потребностей инвалида, и пришла к выводу, что сопутствующий ущерб слишком велик. Она не желала, чтобы тень боли и разочарования мужа накрыла жизнь их растущих дочерей. Если она, Элеонор, примет на себя его печали, тогда девочки не пострадают, а в один прекрасный день она найдет нужного врача и сможет вылечить Энтони, и никто ничего не узнает.
А пока Элеонор, как и обещала, была полна решимости скрывать болезнь мужа. Именно поэтому она все время делала множество заказов в лондонских магазинах. В половине вещей она не нуждалась, просто из всех способов, которые она придумала, чтобы вовремя увести дочерей, этот был самый простой и правдоподобный. Между вылазками на пляж или походами в поля Элеонор увозила дочерей в город, чтобы забрать с почты посылки. Со своей стороны, девочки охотно верили (правда, с недовольным ворчанием), что их мать одержима походами по магазинам и не успокоится, пока не купит в Лондоне модную вещицу. Так было и этим утром.
– Дебора, Клементина, Элис, быстрее! Мартин ждет!
Возникла привычная суматоха – дочки носились по всему дому в поисках неуловимых туфель. Значит, позже им придется выслушать лекцию о юных леди, ответственности, долге перед собой и так далее. Мать умела читать нотации. А почему, собственно, и нет, ведь у нее перед глазами был пример Констанс. Порой Элеонор сама удивлялась, откуда в ее собственном голосе столько сварливости, как холодно и недовольно она разговаривает. Лица девочек были живым воплощением скуки и нелюбви, когда Элеонор сурово призывала их вести себя как следует. И, что еще хуже, они нисколько не удивлялись, разве только на лице Деборы изредка мелькали обида и смятение, как будто она почти помнила время, когда все было по-другому. Наверное, это и есть самое ужасное. Дочери понятия не имеют, как она завидует их свободе и радуется тому, что они не связаны светскими условностями, не знают, что когда-то и она была такой же и что, сложись все иначе, они могли бы быть друзьями.
Наконец девочки собрались у подножия лестницы, чуть более растрепанные, чем надеялась Элеонор, зато обутые. Элеонор вывела их во двор, где Мартин прогревал машину, и они все забрались на заднее сиденье. Пока дочери выясняли, кто будет сидеть у окна и чье платье застряло под чьим задом, Элеонор смотрела через окно на мансарду, где спал Энтони. Если удастся держать девочек подальше от дома все утро, глядишь, после обеда Энтони станет лучше и часть дня будет спасена. Состояние мужа напоминало нажимно-отжимной механизм, в котором глубокому отчаянию соответствовала не менее глубокая радость. Эти редкие минуты напоминали, каким Энтони был. Какой он есть, поправила себя Элеонор.
