Д. М.: Есть психологи, психиатры. Безусловно, мы с ними работаем довольно тесно, мы их перенаправляем туда. Когда я говорю, что я занимаюсь психотерапией, это не значит, что я занимаюсь психотерапией, я не психотерапевт, у меня нет диплома.
ВОС: Просто вы назвали свою работу отчасти…
Д. М.: Отчасти да. Ты общаешься с пациентом, ты должен понять, зачем он это делает, для чего, какая мотивация. Потому что любая операция – реконструктивная, пластическая, эстетическая – завязана на самовосприятие пациента.
ВОС: Да, это понятно. Мне кажется, что любой запрос на пластику, кроме реконструктивной, является на самом деле проблемой невротического характера. Потому что даже при обвисшей груди, живя с любящим мужчиной, она родила троих детей, и вот ей не нравится, просто ей…
Д. М.: Почему, если мужчина любит и ему все нравится?
ВОС: А при чем здесь мужчина? Невозможно женщину аффилировать к мужчине. Вы себя четко можете привязать к какому-то мужчине? Я очень сомневаюсь. Женщина смотрит на себя в зеркало и не привязана к мужчине, даже если мужчина может говорить: «Супер, класс, я тебя люблю такой, какая ты есть, мне по фигу, какая у тебя грудь».
Д. М.: Да, вы правы. Мужчина говорит что-то любя, он привык к этой женщине, он не может просто взять и сказать: «Здорово, если бы ты что-то изменила». Говорит: «Да, нет, я тебя люблю, не нервничай, все хорошо». Но вопрос: является ли это правдой? Это очень сложная тема. Любая женщина смотрит на себя в зеркало, и она хочет выйти в купальнике на пляж, и ей приходится заматывать эту грудь и складывать в чашечку бюстгальтера. Она знает, что есть возможность поставить имплант и получить форму, почему бы и нет? У нее реальные ожидания, она знает, на что она готова пойти, знает, какую цену готова заплатить в плане рубцов и прочее. Это пациентки, которые составляют 70 % в нашей практике. Очень мало пациентов 18–19-летнего возраста, которые приходят и говорят, что хотят грудь побольше, чтобы мужчины на них смотрели. Таких не очень много, на самом деле. Большая часть – это абсолютно адекватные, причем я не могу сказать, что у них там всех какие-то психологические проблемы, нет, ну, безусловно, есть, они у всех есть. Но в данном случае операция может каким-то образом помочь эту проблему решить. Они будут воспринимать себя лучше.
ВОС: Давайте попробуем соскочить с темы женской груди. Какие есть еще запросы?
Д. М.: Сейчас много людей оперируются, чтобы сменить пол. Людей много, у нас две-три операции в неделю проходят. Причем больше меняют так, что женщины становятся мужчинами, процентное соотношение примерно 10 к 1. Это достаточно часто встречающаяся проблема.
ВОС: Давайте сначала про механику. Вы удаляете грудь и пришиваете член?
Д. М.: Я не смогу объяснить вам механику. Потому что каждая из операций дает какой-то эффект.
ВОС: Не, я не про эффект. Про то, что вы делаете, чтобы изменить пол. Вы отрезаете грудь и что-то там пришиваете туда?
Д. М.: Не забегайте вперед. Я вам объясню. Когда человек меняет пол, он проходит этапы трансформации. Первый – это замена документа. Второй – это комиссия, много нюансов юридических. Следующий – мастэктомия, то есть убирается железа. Некоторые люди на этом останавливаются, они заводят семью вполне полноценную, с женщиной живут. Женщины, которые становятся мужчинами, зачастую гораздо больше мужчины, чем мужчины, которые родились такими по полу, номинально, со всеми вторичными половыми признаками. Если они хотят идти дальше, то это гистерэктомия, удаляется матка, а финальное – это воссоздание какого-то аналога полового органа.
ВОС: Какого?
Д. М.: Ну, как вы понимаете, невозможно воссоздать полностью идентичный половой орган у женщины, у которой его нет просто.
ВОС: А что вы туда пришиваете, из чего это делается?
Д. М.: Много методик существует, начиная от исторических, когда использовалась такая техника, которая называлась «филатовский стебель», когда выкраивается кожный лоскут на двух мышцах. С этим много проблем, медицинская наука не стоит на месте. Сейчас забирают фрагмент широчайшей мышцы спины, делается разрез, забирается фрагмент, это авторская методика у нас такая есть, я пытаюсь ее сделать популярной.
ВОС: Неплохой размер вы показываете.
Д. М.: Минимум 18 просят.
ВОС: Им кажется, что при меньшем размере меньше удовольствия?
Д. М.: Тут не стоит вопрос полового акта, здесь все гораздо тоньше. Большинство не использует созданный неофаллос по прямому назначению.
ВОС: То есть это просто там существует в каком-то виде?
Д. М.: Это не там существует. Берется мышца, мышца сворачивается в трубочку, здесь кожный покров, она фиксируется вокруг кости, берется нерв, нерв сшивается…
ВОС: От нее же, из ее спины?
Д. М.: Нет, там специальный пучок, и из него сосуды, мышца же кровоснабжается, она пересаживается полностью. Начинает питаться, через некоторое время происходит аналог сокращения. Для многих это нужно, например, чтобы они плавки могли надеть. Для них это символ мужественности. Но это все не выглядит абсолютно идентично. Это опять же к вопросу того, что мы не кудесники.
ВОС: Вопрос: а если вы там все зашиваете, то как…
Д. М.: Клитор остается. Все продумано.
ВОС: Ну это же не очень удобно, да?
Д. М.: Тут уже не стоит вопрос, пациенты приходят, говорят спасибо.
ВОС: Вы их не отговариваете?
Д. М.: Ни в коем случае. Если есть диагноз «транссексуализм», если есть заключение психиатра, то эта операция направлена на то, чтобы социально адаптировать этого человека и спасти его. В данном случае это не блажь. Ну, опять же вопрос с мотивацией и с тем, насколько это аффилировано с психикой человека. Причем моя специализация в основном грудь. Мы сейчас провели очень интересное исследование. Суть заключается в том, что большинство девушек сейчас асимметричны, они кривые, сколиоз сейчас у 90 % девушек. Разница в углах. Лечат ли пациента в школе, если у нее значение угла выше 40? А первая и вторая стадии – это незаметно. Понятно, что все девушки перед зеркалом позируют и не сверяют пропорции. Она приходит к тебе на операцию, ты ставишь ей протезы, при условии, что у нее там все соотношения сохраняются. Но ты ей не говоришь при этом, что у нее сколиоз. Она приходит потом и спрашивает, что это такое.
ВОС: То есть вы действительно предполагаете, что девушки не стоят вот так голые расслабленные перед зеркалом?
Д. М.: Мы провели исследование, и из 680 пациенток о том, что у них сколиоз, знало 5 %.
ВОС: Одно дело, что не знают, но вы говорите, что они всегда позируют.
Д. М.: Я практик, все выводы мы делаем на основании опросников и так далее. Это не голословные утверждения. Проблема в другом. Когда ты об этом не сказал, пациент приходит после операции и начинает предъявлять какие-то претензии. Стоит сфотографировать со спины, показать и сказать, что спина кривая, что можно попытаться убрать эту асимметрию, но нужно ли? Все говорят, что нет. Но интересно то, что чем кривее женщина, тем с хирургической точки зрения сложнее сделать операцию, но тем вероятнее со стороны пациентки, что она будет довольна. И наоборот. Это огромная проблема. Причем приходит пациентка, она вся загибается, ее оперировали травматологи, выпрямляли позвоночник и т. д., ей хоть что-то поставишь, она уже будет счастлива. Буквально прошлым летом я оперировал пациентку после ожога кипятком. Девочка была вся обожжена, было деформировано лицо. И насколько странен вопрос о том, доволен такой человек операцией или нет. У многих пациенток психологические проблемы. Мы видим огромное количество девушек, которые приходят в депрессии и говорят: «Вы знаете, меня бросил муж. Это, наверное, потому что во мне что-то не так, я старею, не могу конкурировать, ушел к молодой, понятно, что я хуже, на мне отразилась беременность». И видно, что у человека депрессия, ему нужно помочь. И вот приходит эта девочка обожженная, у нее рот не открывается, она вся в рубцах. Она настолько позитивная, от нее исходит какой-то свет. Ты не можешь понять, как это. Мне на нее смотреть не очень, а она ходит по улице, общается, она абсолютно социальна. Она шла к этой операции очень долго, выбирала все. Я прихожу на следующий день в палату на осмотр. Она говорит: «Доктор, можно, я вас сфотографирую?» Я спрашиваю, зачем. «Вы мне вернули жизнь». Причем мы ей глобально ничего не сделали, мы не вернули то лицо, которое было до того, как она обожглась. Мы просто сделали чуть лучше. Она смогла открыть рот. Но это колоссальный эмоциональный заряд. Для меня намного интереснее делать реконструирующие сложные операции, потому что такой фидбэк от пациента: они доверяют тебе себя полностью, это все поэтапно делается, и становятся хорошими друзьями. Это по сравнению с эстетикой. Потому что в эстетике всегда: вот, доктор пытается заработать деньги, начинают какие-то вещи прилипать. Я просто очень люблю свою специальность. Ну, конечно, с точки зрения технической ты сидишь за микроскопом десять часов, встаешь весь мокрый, ты получаешь колоссальное удовлетворение, которое не получаешь, когда ты делаешь банальную эстетическую операцию.
