Надеемся, что никому и в голову не пришло, что это кто-то из королевской свиты или из среды крестоносцев позволил себе вопиющую дерзость и призвал короля заткнуться, да еще с немыслимой фамильярностью обратился к нему просто по имени, словно с ним вместе когда-то гусей пас, нет-нет, это король сказал себе сам, вроде как говорят: Отсохни мой язык, а это, как известно всякому, кто не чуждается обыкновения слушать и искать заключенные в словах потаенные, едва уловимые оттенки значения, идущие с ними вместе, но смысла в себе заключающие куда больше, чем они, да, так вот, формула эта значит на самом деле, что говорящему до смерти хочется произнести то, о чем он якобы вознамерился умолчать. Тут, разумеется, расчет еще и на благожелательное любопытство слушателей, ради которого устраняется эта тактическая препона и бросается приблизительно такая, к примеру, фраза: Ну-ну-ну, раз начал, так уж договаривай, не оставляй людей в напряжении, хотя совершенно не исключен иной вариант, все ведь происходит сообразно личности и обстоятельствам, а в нашем случае таковым стало вмешательство Гильома Витуло, этого наглеца, который то ли был, то ли не был Длинным Мечом, но дерзнул грубовато усомниться: Господь наш Иисус Христос помогает всем христианам одинаково, только еще не хватало, чтоб одним больше, а другим меньше, развалится Церковь, если одни будут чадами, а другие – исчадьями. Кое-кто из крестоносцев поглядел на короля с упреком, больше относившимся, впрочем, к форме, нежели к существу его высказывания, хотя именно оно должно было бы вызвать недовольство, ибо, помимо предосудительной скупости, проникнуто было нестерпимой спесью, гордыней и заносчивостью, и можно подумать, речь держал сам архиепископ, а не заурядный король, который и величеством-то именоваться не имеет права, ибо таковым не признал его папа
[18], по особой своей милости три года назад возведший его в герцогское достоинство – и гуляй, будет с тебя. Молчание было не столь продолжительно, как можно судить по нашим пространным объяснениям его причин, но все же более чем достаточным, чтобы атмосфера встречи насытилась грозовым напряжением, однако едва лишь дон Афонсо, которому нимало не понравилось недоверие, открыл рот, чтобы произнести какое-нибудь, без сомнения, скверное слово, как владевший искусством дипломатии крестоносец по имени Сахер Аршелльский сумел перекинуть мостик к примирению: Мы и не сомневаемся, что португальцы взяли Сантарен, ибо с помощью Божией и не то еще можно сделать, как видим мы на примере Иерихона, стены которого рухнули при звуках труб, причем дули в них даже не семеро воинов, но семеро священников, а равным образом не приходится удивляться такому смертоубийству, ибо в том же Иерихоне перебиты были, кроме мужчин, женщин, стариков и детей, еще и волы, овцы и ослы, а до известной степени удивляет лишь, что человек, хотя и король, некоторым образом порочит имя Господа, якобы являющего свою святую волю лишь там и тогда, где и когда ему это угодно, пренебрегая молитвами, мольбами, просьбами, пенями и прочей докукой, а по поводу чад и исчадий я высказываться не стану.
Король дон Афонсо оценил, помимо уместной отсылки к Священному Писанию, благожелательную умеренность тона, и хотя суть высказывания была столь же сомнительна, как и у Гильома Длинное Копье, однако не в пример сему последнему Сахер предусмотрительно озаботился и формой, и мелодикой, а потому король, на несколько минут сойдя с возвышения для совета с архиепископом Браги и епископом Порто, вновь взобрался на камень и сказал так: Известно ли вам, господа, что в португальском краю, куда вы прибыли, нет-нет, не совсем здесь, а несколько южнее, да, так вот, в португальском краю, и не далее чем восемь лет назад, произошло чудесное явление Господа Христа, одержавшего – притом что я не Иисус Навин, а народ мой не иудейский – победу над врагами куда более могучими, нежели засевшие за этими стенами, тем паче что эти-то глядят на нас, дрожа от страха, да, победу, которая ничем не уступит битве при Иерихоне и подобным ей, а если мы оказались способны на такое деяние, вполне может статься, что и под стенами Лиссабона явится нам Спаситель мира, и в сем случае мало чего будет стоить наше и ваше военное искусство, и мы с вами будем лишь изумленными свидетелями Божьего всемогущества. Пока дон Афонсо говорил, архиепископ с епископом согласно кивали в такт словам, а после такой блестящей концовки принялись с восторгом рукоплескать королю, и возликовали, не оставшись в стороне, остальные португальцы. Крестоносцы, переглядываясь в смущении и растерянности, на минуту замялись, не зная, что на такое отвечать, и в конце концов слово взял Жиль де Ролен: Ваше величество совершенно правы в том, что Господь наш Вседержитель мог бы сделать все это без труда, но сейчас нам бы хотелось знать не что Он сделал бы, а что сделал, а потому покорнейше просим ваше величество представить нам обстоятельный доклад о такой великой победе, который, как смеем мы судить в меру нашего разумения, вполне будет стоить столь долгого и трудного путешествия в этот край, принадлежащий вам и покуда еще маврам. Король еще раз посовещался с князьями Церкви и, получив их согласие, ответил: Что же, внемлите.
Раздался телефонный звонок. Телефон был старомодный, из тех, что трезвонят на весь дом, а Раймундо Силва так углубился в работу, что вздрогнул от неожиданности, и дрогнувшая рука чиркнула по бумаге, словно внезапно ускорившийся мир выскользнул из-под пера. Корректор снял трубку, спросил: Кто говорит, и сразу же узнал голос издательской секретарши: Соединяю с сеньорой Марией-Сарой. В ожидании Раймундо Силва взглянул на часы – без десяти шесть: Как время-то летит, сущая правда, летит стремительно, но подумал он об этом для того лишь, чтобы спрятаться под защиту этой мысли – защиту ненадежную и зыбкую, подобную полупрозрачной пелене дыма, которую морской ветер рассеивает и сметает, и, покуда Раймундо Силва занят тем, что думает: Как время-то летит, другое время, то, куда неожиданно забросило нашего корректора, замедлило свой бег, зависло, замерло и только чуть подрагивает под правой рукой, лежащей на листе, и кажется, что это она и дрожит слегка. Говорите, сеньора, сказала неугомонная секретарша, Раймундо Силва сжал кулак, и время, ставшее мутным, смутным, вновь вошло в берега, потекло по своему обычному руслу. Здравствуйте, сеньор Раймундо Силва. Добрый день, сеньора Мария-Сара. Как поживаете. Я хорошо, а ваши как дела. Благодарю вас, все в порядке, продолжаю налаживать здесь работу и как раз в связи с этим хотела узнать, как там подвигается корректура сборника стихов. Только что вычитал, целый день работал над ней, завтра могу отправить в издательство. Вот как, неужели целый день. Ну, не весь, два часа уделил чтению романа, который сеньор Коста мне передал. Смотрю, даром времени не теряете. Мне больше и терять-то нечего. Хорошо сказано. Может быть, но, поверьте, это без умысла, сказалось само собой. Наверно, у вас это хорошо получается. Что – это. Говорить без умысла, поступать без замысла. Да нет, я всегда считал, что склонен размышлять и осмыслять свои поступки. Хотя порой совершаете их под влиянием минуты. Сеньора, если вы постоянно будете напоминать о том, что произошло, ей-богу, я предпочту поискать другую работу. Ну простите-простите, я вовсе не хотела вас уязвить, обещаю, что слова больше не скажу о том случае. Благодарю вас за это. Ну хорошо, завтра привезите мне эти гранки, ну а что касается романа, если вы способны вычитывать его с утра до вечера, то, надеюсь, вскоре завершите и доставите к нам. Не беспокойтесь, не задержу. Я и не беспокоюсь, сеньор Раймундо Силва, потому что знаю, что могу рассчитывать на вас. Я ни разу не подводил тех, кто оказывал мне доверие. Тогда и меня не подведите. Не подведу. До завтра, сеньор Раймундо Силва. До завтра, сеньора Мария-Сара. Плавно опустилась рука, положив трубку на рычаг, поднялась не сразу, словно хозяин не хотел с ней расставаться или все еще ждал слова, которое не могло быть сказано. Право, лучше бы Раймундо Силва думал о словах сказанных, вот, например, всякий бы понял, что Мария-Сара не поверила в его заявление о том, что он целый день сидит и правит стихотворный сборник, пусть даже он уточнил для достоверности, что два часа в день уделяет чтению романа, а впрочем, Мария-Сара не могла, ну никак не могла знать, как проводил он время сегодня, знать-то не могла, а вот догадываться – вполне, ибо женщины наделены даром ясновидения, все они воображают себя сивиллами и кассандрами, а потом в конце концов обманываются не хуже ничтожнейшего представителя племени мужчин, к которым обычно склонны относиться с насмешливо-благожелательной снисходительностью. Однако более всего взволновали Раймундо Силву слова, сказанные очень серьезно, хотя и без особого нажима: Тогда и меня не подведите, и хоть, разумеется, она имела в виду всего лишь многажды доказанную профессиональную компетентность человека, в своей профессиональной, простите за повтор, но на это никогда не обращают внимания, профессиональной, мы настаиваем, деятельности допустившего одну-единственную ошибку, да и та была немедля обнаружена, признана и со вздохом облегчения прощена. Итак, если по вполне очевидным причинам исключить мотивы, имеющие природу более интимную, каковые мотивы выглядят совершенно неубедительно из-за тех зачаточных отношений, что существуют меж этими двумя людьми, остается лишь высокая вероятность того, что прозвучал туманный и косвенный намек на пресловутое предложение написать Новую Историю Осады Лиссабона – предложение, выполнить которое наш корректор совершенно внезапно почел себя обязанным, и не только потому, что уже начал эту работу, но и потому, что с неменьшей, по крайней мере, серьезностью ответил: Не подведу, хоть и не знал еще в тот миг, что́ он говорит.
