Раймундо Силва посмотрел на бумагу: Внемлите, и схватил шариковую ручку, чтобы продолжить, но понял в тот же миг, что в голове у него пусто, там – чистый белый лист, белый – а может быть, черный от перечеркнутых, переставленных местами, неразличимых слов. После того, что заявил Афонсо Энрикес, корректору ничего не оставалось, как пересказать своими словами чудо в Оурике, ожидаемо введя, само собой, в рассказ добрую долю современного скептицизма, авторизованного, впрочем, уже великим Эркулано
[19], и несколько отпустить поводья языку, хоть и не переходя границ благопристойности, поскольку корректоры вообще – не провозвестники бесстрашия, особенно в тех сферах, за которыми общественное мнение следит особо пристально. Напряжение, надо сказать, все же ослабло или сменилось другим, возможно, порыв вернется попозже, ночью, придет как вдохновение, без которого, по мнению людей знающих, – никуда. Раймундо Силве доводилось слышать, что в подобных случаях не следует насиловать то, что мы называем природой, надо, чтобы плоть следовала за утомленным духом, и, главное, ни в коем случае не допустить, чтобы они боролись друг с другом, сколь ни вдохновляюще звучат истории о подобных битвах, и мнение это разумно, хоть и не вполне по нраву людям, отчетливо сознающим, как должен поступать каждый из нас, но совершенно не желающим применять эти рецепты к себе. Король продолжал: Внемлите, но пластинку явно заело, и гипнотически повторялось одно и то же, одно и то же, одно и то же. Раймундо Силва трет утомленные глаза, страница в мозгу по-прежнему бела и пуста, а та, что на столе, исписана наполовину, правой рукой он придвигает Хронику дона Афонсо Энрикеса, сочиненную Антонио Бранданом и призванную быть путеводителем, когда сегодня вечером или завтра вернется он к работе, а сейчас, не в силах больше писать, читает, чтобы постичь суть туманного и таинственного эпизода, вторую главу: Обстоятельства, в которых вынужденно оказался государь, были столь безрадостного свойства, что вкупе с напряженными размышлениями, которых требовало величие замысла, не давали возможности успокоиться и предаться целительному отдыху. И потому, чтобы хоть как-то отвлечься от снедавшей его тревоги, он взял Священное Писание, лежавшее в его шатре, и, начав читать, прежде всего наткнулся на описание того, как Гедеон, славный иудейский военачальник, с тремястами воинами одолел рати четырех царей мадианитянских и предал мечу сто двадцать тысяч человек. Принц, возвеселясь сердцем от столь радостной встречи и узрев в победе Гедеона знамение победы собственной, еще более укрепился в своем решении дать сражение, а потому, воспламенясь и возведя очи горе, молвил так: Ты знаешь, Господи Иисусе, что во имя твое и на службе тебе начал я эту войну против твоих недругов, и молю тебя в неизреченном могуществе твоем помочь мне в ней, одушевить и укрепить моих солдат, дать нам силы одолеть тех, кто возводит хулу на пречистое имя твое. Сказав таковые слова, он забылся первым легким сном, а во сне увидел старца почтенной наружности, который велел не падать духом, ибо ему, Афонсо Энрикесу, без сомнения, предстоит выиграть эту битву и в доказательство того, что Господь его любит и к нему благоволит, перед началом сражения собственными глазами увидеть Спасителя, который почтит дольний мир державным взором своим. И покуда Афонсо Энрикес нежился в этом блаженном забытьи, пребывая на грани яви и сна, вошел в шатер Жоан Фернандес де Соуза и доложил, что явился некий старец и просит принять его, говорит – по важнейшему делу. Принц велел впустить старика, если это христианин, и сейчас же узнал в вошедшем того, кто явился ему во сне и даровал утешение. Почтенный старец повторил принцу слова, сказанные во сне, подтвердил и явление Христа, и победу, а потом прибавил, что не сомневается – Господь любит его, а потому склонит милосердный взор к нему и к потомкам его до шестнадцатого колена, в котором иссяк бы и пресекся этот род, если бы Господь не призрил на него. И от имени как бы самого Господа предупредил дона Афонсо, что когда на вторую ночь услышит колокол из пу́стыни, где по особенной милости Всевышнего уже больше шестидесяти лет он живет отшельником, пусть выйдет принц из лагеря, ибо Господь намерен показать ему всю безмерность своего милосердия. Католический принц, выслушав то, что передал ему посол всемогущественного властелина, отнесся к нему со всем почтением, а Богу с глубочайшим смирением вознес бесконечные хвалы. Добрый старик покинул шатер и вернулся к себе, принц же в ожидании обещанного знамения провел в горячих молитвах весь остаток ночи, до самой второй стражи, когда услышал звон колокола; тогда, взяв щит свой и меч, вышел за пределы лагеря и, обратив взоры к небу, увидел в восточной части его редкостной красоты свечение, которое ширилось и мало-помалу разлилось по всему небу. Посреди его Афонсо Энрикес заметил живительный знак Святого Креста, а на нем – распятого Спасителя, окруженного неисчислимыми сонмами ангелов в облике прекрасных юношей-слуг в сияющих белых одеждах, и был вознесенный над землей на десять локтей Крест величины необыкновенной. Пораженный столь величественным зрелищем, исполненный благоговейного трепета перед явлением Спасителя, принц опустил свое оружие наземь, разорвал свои августейшие одежды, босым простерся ниц и, заливаясь слезами, принялся молить Господа за своих вассалов, говоря так: Какие заслуги и достоинства, Господи, нашел ты во мне, великом грешнике, что одарил меня столь беспримерной милостью? Если ты сделал это, чтобы укрепить во мне веру, то – напрасно, ибо от крестильной купели знаю тебя и признаю как Бога истинного, происходящего по роду человеческому от Пречистой Девы, а по божественному – от Предвечного Отца. И пусть бы лучше свидетелями этого величайшего чуда стали неверные, чтобы, им, признавшим свои ошибки, воссиял свет истинной веры. Господь же, гласом мягким и негромким, но отчетливо слышным принцу, возговорил такие слова: Я тебе явился не затем, чтобы усилить твою веру, но чтобы укрепить душу твою в предстоящем тебе деянии и чтобы начала царства твоего зиждились на прочнейшем камне. Доверяй мне, ибо ты выиграешь не только эту битву, но и все, какие будешь вести с врагами католической веры. Воинство свое ты найдешь готовым к бою, и люди твои с великим одушевлением попросят тебя, чтобы начал сражение уже в королевском достоинстве; не колеблясь прими его и согласием ответь на их просьбу, потому что я, создатель и разрушитель империй земных, в тебе и в потомстве твоем желаю основать для себя такое царство, через которое имя мое станет известно чужестранным народам. И чтобы потомки твои знали, из чьих рук получили они престол и венец, купишь ты королевские гербы по той же цене, за какую выкупил я род человеческий, по той, за какую был я продан иудеями, и озарится царство твое светом святости, и будет оно любимо мной за чистоту веры и превосходство милосердия. Принц Афонсо, услышав такое необыкновенное обетование, снова пал ниц и с горячей любовью вопросил: За какие достоинства и добродетели ты, Боже мой, являешь столь исключительное милосердие ко мне? Но если являешь и ко мне и к потомству моему, тобой обещанному, призри и на весь народ португальский, отведи от него опасности и беды, а если захочешь за какую-либо вину покарать, покарай прежде меня и потомство мое, но сохрани и обереги народ мой, который люблю я как единственное дитя. К мольбе его Господь отнесся благосклонно, сказав, что никогда не лишит ни самого государя, ни народ его милосердного своего покрова, ибо избрал его тружеников и земледельцев, чтобы в отдаленнейших краях собирали они обильную жатву. После этих слов исчезло видение, а принц дон Афонсо, возвеселясь душой, преисполнясь силы, понять природу коей нечего и пытаться, воротился в стан и скрылся в своем шатре.
