Она что-то говорила Александру, куда-то его отсылала. Кричала на него и била, кажется, в его тугую грудь, упакованную в кожу, крепко сжатыми кулаками. Потом долго и бестолково объяснялась с милицией. Наверное, сильно плакала и обвиняла Леху в убийстве Ксюши. В нее тут же вцепились сотнями вопросов, на которые она, увы, не могла ответить.
Что она могла знать?! И что сказать?! Что не напрасно у нее ныло сердце? Что она что-то подобное предчувствовала? Так это для них – для милиционеров – всего лишь эмоции, не подкрепленные фактами. Им нужны были факты! Доказательства! А этого у нее как раз и не было. Одни разодранные горем в клочья эмоции. Она совсем забыла про бедного Мишку, который сидел запертый в машине и страдал. А когда вспомнила, то горе ее стало во сто крат сильнее.
Еле выпросив разрешения у оперативников на то, чтобы взять личные вещи ребенка, она на негнущихся ногах пошла к своей машине.
Мишка успел задремать, то ли от переживаний, то ли от усталости. Он свернулся клубочком на заднем сиденье. Сладко посапывал в сложенную лодочкой шапку и ни о чем не догадывался. О том горе, которое свалилось на него, не предупредив, так рано.
Дверь машины, которую Ольга со всеми предосторожностями открывала, его разбудила.
– А где мама, Леля? – первым делом спросил он у нее, потирая кулачками заплаканные глаза. Конечно, ему было тут страшно без нее, и он, конечно, плакал, а потом уснул.
– Маме пришлось уехать, Мишуня, – быстро проговорила Оля и завела машину, ей необходимо было как-то отвлечься сейчас и от собственной боли, и от того горького непонимания, которым сразу наполнились Мишкины глаза.
Она быстро поехала со двора.
– Дядя Саша не подходил к машине? – спросила она у ребенка, чтобы просто услышать его голос.
Дядю Сашу она отослала еще до прибытия милиции, к машине она ему тоже запретила подходить. Он долго спорил с ней и пытался остаться, но Ольга настояла на своем.
– Ты представляешь себе, что такое милицейский допрос?! – заорала она на него, отчаявшись прогнать.
– Нет, Оленька, не представляю. А ты? – Он жалобно, как на больную смотрел на нее, на ее истеричные метания по подъезду и по двору, пытался что-то говорить и делать, но все было бесполезно. Достучаться до ее сознания он не сумел, она сейчас больше напоминала безумную, нежели всегда спокойную хорошо знакомую ему Ольгу. – Ты хочешь сказать, что ты знаешь, что такое милицейский допрос?
– Да! Знаю! И потому тебе лучше здесь не быть! Убирайся!!!
И вот тут она начала бить его.
Била больно, зло, с силой опуская ему на грудь крепко сжатые кулаки и без конца повторяя, чтобы он убирался. Кричала, что милиции только дай повод и она тут же начнет требовать от него алиби. Какой-то резон в ее словах был, потому что у нее лично про ее местонахождение в предполагаемый момент разыгравшейся трагедии спросили сразу же.
Саша послушался и ушел. А она потом пожалела, что отпустила его. Как только вошла в свою квартиру, раздела Мишку и разделась сама, так сразу и пожалела.
Тишина в квартире была угнетающей. Ольга включила телевизор, но Мишка попросил выключить, сказав, что у него болит голова и глазки. Сел в уголок ее дивана, сложил ладони на коленках и принялся настороженно следить за тем, как она мечется из ко – мнаты в комнату не в силах вспомнить, что же собиралась сделать.
– Леля, я кушать хочу, – вдруг сказал Мишка и полез с дивана на пол, беря направление на ее кухню, где ему был известен каждый уголок.
Оля обрадовалась хоть какому-то занятию, способному ее отвлечь.
Они вытащили из холодильника пакет молока, масло, решив, что станут варить манную кашу. От сосисок и замороженных котлет Мишка решительно отказался, остановившись на манной каше с вареньем. Ольге есть не хотелось, но, ради отвлекающего маневра, начала жарить котлеты, выкладывая их со сковороды, шипящей маслом, огнедышащей горкой в глубокую миску.
Мишка давно поел. Набрал игрушек, которые специально для него держала в своем доме Ольга, и ушел в ванную купаться. Там он мог просидеть от часа до трех, если его не вытащить. Обычно ему такая вольность не прощалась, но сегодня все было по-другому. Ольга лишь вбегала время от времени, чтобы добавить ему в ванну горячей воды.
Гора котлет все росла, масло в бутылке убывало, а… Ксюша все никак не возвращалась.
Начав жарить эти проклятые котлеты, которыми регулярно ее снабжала мама, Ольга упрямо вынашивала в душе надежду, что вот сейчас она закончит с готовкой и Ксюха явится. Явится, шмыгая аккуратным носиком и заправляя за уши непослушные пряди шикарных волос. Будет виновато коситься на нее и благоразумно помалкивать. Потом проскользнет мимо нее, ворчащей, в кухню и начнет хватать котлеты прямо с блюда и есть их, обжигаясь, прямо так, без хлеба. А потом они вместе ввалятся к Мишке в ванную и, поймав обрадованный сияющий всплеск в его детских глазах, начнут тащить из воды. Путаясь руками, станут кутать его в полотенце и теплый Ольгин халат…
Ничего этого не будет. Ни Ксюши, ни радости Мишкиной не будет. Ничего! Ксюша не вернется, потому что с ней случилась беда. Откуда эту самую беду нанесло, Ольга не знала.
Был, конечно же, Леха с пистолетом, распластавшийся в луже воды на собственном полу. Было предположение, что он что-то такое сотворил страшное. Но все это уже было в прошлом.
В тот момент, утром, когда Мишка рассказал ей о пистолете, она мгновенно уверовала в то, что Леха способен на что-то страшное. Когда увидела его в его же собственной квартире, она все еще верила в это. И даже милиции сбивчиво твердила о чем-то таком. Но сейчас… Сейчас, когда первый шок от всего происшедшего у нее начал понемногу проходить, Ольга вдруг поняла, что не верит этому.
Острая, отдающая в подреберье боль постепенно сменилась тупой и не проходящей, что разлилась сейчас по всему телу и выкручивала ей мышцы и суставы. Такое с ней было и после Попова. Врачи долго лечили ее, пичкали всякой дорогостоящей лекарственной дрянью, совсем не понимая, что самым лучшим лекарством для нее было совсем другое. Огромную бы порцию откровенной радости, помноженную на хорошую дозу облегчения, вот тогда бы все сразу встало на свои места. И тело бы не ныло, словно его пропустили через камнедробилку. И глаза бы не щипало от невыплаканных слез. Только где ее взять сейчас, эту радость?..
– Леля, спать хочу, – заявил Мишка, когда она потащила его из ванны, закутав в свой халат с головой. – Молока и спать. Только я с тобой буду спать, я боюсь.
Я тоже, хотелось ей добавить, но она лишь ободряюще улыбнулась мальчику. Вернее, ей хотелось так улыбнуться ему, а уж как вышло, бог его знает.
Оля быстро разобрала свою кровать, надев на Мишку пижаму, уложила у стенки. По самый нос укрыла его одеялом и еще с полчаса рассказывала потом ему сказки. Наконец он уснул, и Ольга пошла в ванную. Выловила из остывшей воды все его игрушки. Вытащила пробку и долго наблюдала за тем, как стекает в образовавшуюся воронку мыльная вода. Потом приняла душ, натянула на себя теплую байковую пижаму в крупную клетку, на ноги шерстяные носки и, накинув на плечи пуховую мамину кофту, пошла на кухню.
