– Так у меня и семьи то сейчас нет, – осторожно отшутился Стас, зная, как тот обидчив.
– Это дело наживное, – дышал ему тот чесночным перегаром в лицо. – Ольку твою пристроим к кому-нибудь, тебе другую найдем.
– Не надо, я как-нибудь сам, – натянуто улыбнулся тогда Стас, стараясь не обращать внимания, как неприятно заныло внутри при упоминании об Ольге.
Он не желал принимать участие в том, чтобы ее куда-то кому-то пристраивать. Они расстались. Он старательно о ней не думал, потому что старался все время думать о Светлане.
– Есть варианты? – не унимался хозяин дома.
– Варианты всегда есть…
А вот сейчас у него не было вариантов. Иначе не стал бы звонить этому говнюку, заподозрившему, что второй телефонный номер принадлежит Светкиному любовнику. И еще с поганеньким таким смешком об этом спросил. Ну не скотина ли? А еще в друзья набивался. Интересное у него представление о дружбе. Разве так поступают? Разве друзья способны радоваться, когда человеку больно?! Пусть сопереживать не каждый способен, но уж радоваться…
А ведь это Олькин телефон, так-то! Ее номер он продиктовал засранцу, попросив достать распечатку телефонных звонков с того самого дня, как с его женой случилось несчастье. Это милиция не чешется и рылом не ведет. Это они отпустили Олю домой, потому что она не может, не способна и никогда в жизни ничего подобного не совершила бы. У него другая точка зрения. И он ее будет отстаивать. Даже вот так, втихую. До следователя они его не допускают, понимаешь. И не надо! Он и без него во всем разберется.
– Ладно, Стас, сделаю, – натешившись вволю, пообещал засранец. – Даже, может, раньше, чем через три дня. Когда у друга такая засада… Я всегда готов помочь.
– Звони, – кивнул Стас и с облегчением простился.
Куда теперь? На фирму? На фирме все шло своим чередом, и дела присутствия его не особо требовали. Но ведь коллектив станет опять за его спиной вздыхать и шептаться, а подойти так снова никто и не решится.
Чего шептались? Так, оказывается, не знали, как к нему с просьбой о новогоднем корпоративе подвалить. Вроде традиция, всегда собирались, и Новый год вроде никто не отменял, вот он – не за горами, а у босса серьезные проблемы. И как повести себя в этом случае, никто не знал. Надо бы как-то поделикатнее, чтобы не обиделся, а как? Даже Галка не решалась, хотя и бывала с ним порой на короткой ноге. Вот и куксились по курилкам, шушукались, а подойти никто не осмеливался до сих пор.
А он решил им не помогать. Как хотят, ему не до гулянок.
Домой? Нет, домой он точно не поедет. Там после краткосрочной оттепели опять все застыло. Светлана при его появлении принималась отчаянно зевать, клонить подбородок к плечу и минуты через три будто бы засыпала. Он уходил на цыпочках, поцеловав ее в прохладную щеку, но дверь прикрывал не всякий раз плотно. И стоял в коридоре, подглядывая в щель, видя, как она после его ухода широко распахивает глаза и смотрит, смотрит, не мигая, в потолок полными смертной тоски глазами.
Вот что ее глодало в такие минуты, что?! Он бы часть себя отдал, кажется, лишь бы узнать. Из-за немочи своей телесной она так убиваться не могла. Врач после недавнего осмотра с удовлетворением отметил положительную динамику, настоятельно рекомендовал по возможности увеличить время физических упражнений. И мать рассказывала ему, что Светлана с удовольствием выполняет все указания. И даже пару дней назад пыталась самостоятельно присесть. На поправку шли дела с ее здоровьем вопреки страшным прогнозам, а вот отношения между ними…
Их будто бы и совсем не стало, отношений этих. Говорить почти не говорили друг с другом. В постель она к себе его не допускала, хотя доктор улыбнулся его вопросу и не запретил. Она даже елку не захотела в этом году, а ведь Новый год всегда был для нее самым любимым праздником. И объяснить ничего не захотела, хотя он и попытался выяснить.
– Уйди, Стас, я устала…
Она так все время говорила в последние дни. Либо делала вид, что засыпает, либо просила уйти, потому что устала. Если бы не мать, он бы точно с ума сошел. Та билась, рвалась между ними, все пыталась что-то как-то склеить, наладить, сохранить. Хотя ему все чаще и чаще стало казаться, что сохранять-то уже нечего. Вздыбилось в какой-то момент между ними черной пугающей чащобой, расквасилось непроходимой трясиной, раскидало их по разным берегам глубокого рва, и никаких путей к преодолению не видно. И не мог Стас ни продраться, ни переплыть, ни перепрыгнуть все то, что Светка нагромоздила в одиночку.
Сегодня утром, когда она в очередной раз устала и выставила его из своей спальни, он готов был уйти насовсем. Вот как взяло в когти сердце, как защемило обидой, что даже за чемодан схватился в своей комнате. Мать, спасибо, остановила. Вошла, дверь прикрыла, привалилась к ней спиной, глянула на него с усталой жалостью, как на маленького, и попросила:
– Остановись, сынок.
– Ма, я так больше не могу! – прошептал Стас с надрывом, падая в кресло. – Я так больше не могу! Несколько дней назад она ведь совсем другая была, совершенно другая! И вдруг снова, будто обрезало все. Это ведь не из-за здоровья, нет?
– Думаю, нет, – мать опасливо глянула себе за спину и тоже понизила голос до шепота. – Думаю, причина в другом.
– В чем?!
– Несколько дней назад Светочке звонили, – после легкой заминки призналась мать.
– И что?
Известие не особенно настораживало, поскольку Светлане постоянно звонили с фирмы, он знал об этом, еще звонили родители, и из общества цветоводов тоже звонили. И все хором справлялись о здоровье, желали скорейшего выздоровления и счастья, разумеется. У нее трубка постоянно под подушкой лежала, чтобы матери лишний раз не метаться из кухни в комнату и обратно.
– Вот после этого звонка все и случилось.
– Ма, что все?! Что все?! Ты можешь говорить конкретнее?! – разозлился он ее стариковской бестолковости.
– Она была веселенькой такой, покушала хорошо. С медсестрой позанималась, все как обычно. Улыбалась и тебя ждала к обеду. А потом позвонили… – мать глянула виновато. – Я из кухни сам звонок не слышала, просто подошла к двери в спальню, а Светочка с кем-то говорит.
Спрашивать – с кем именно – бесполезно. Мать никогда чужих разговоров не подслушивала и в чужие секреты не лезла, в таком духе и его воспитала.
– Долго говорила?
– Да минут пять, а то и больше. Резко так, я еще внимание обратила.
– Ругалась? Спорила? Ну что, ма?!
– Я не могу точно определить, но… Это было так непривычно, слышать от нее грубость. И понять нельзя, кому она так: мужчине или женщине. Безликий был разговор. Я в том смысле говорю, что она ни к кому не обращалась по имени. А когда он закончился и я вошла, то Светочку не узнала. Она после операции так не выглядела, сынок. На ней просто лица не было!
– По мобильному говорила или по домашнему?
