Почему она ищет не там, вдруг вспомнила Ольга, выходя из магазина, нагруженная пакетами. Почему? И откуда, откуда ему известно, что конкретно, кого и где она ищет? Он что же – следит за ней?! Господи! Не в этой ли связи ей грозит опасность, о которой Ростов предупредил сегодня по телефону?!
До назначенной встречи оставалось чуть меньше часа, и Оля заторопилась. Она как раз успеет добраться до дома, разобрать пакеты и сварить кофе к его приходу.
Почему-то захотелось угостить черным, крепким кофе этого небритого угрюмого грубияна. Может, он не любит такой, предпочитая ему громадные кружки растворимой бурды. Может, и вовсе чай предпочитает или лимонад всем на свете напиткам, она все равно ему кофе сварит. И заставит присесть за ее стол, и печенье ему подаст в красивой стеклянной коробке, оставшейся от дорогих немецких конфет, присланных родителями к прошлому Рождеству. И чтобы уж сразить его совсем наповал, скатертью голубой с салфетками застелет стол. И платье ради такого случая наденет, выбравшись из джинсов.
Пускай! Пускай он смущается, роняя крошки на голубой немецкий лен. Пускай долго нацеливается на крохотную чашечку, прежде чем взять ее в огромную мозолистую ладонь.
Интересно, а откуда у него мозоли? Работа вроде непыльная, а ладонь будто наждачной бумагой протерта. Может, на тренажерах время теряет? Неважно! Важно то, что она посадит его за свой красивый стол. И если он станет отказываться, непременно настоит, иначе ни за что ему ничего не расскажет. Потом она усядется напротив, изо всех сил стараясь быть красивой. Станет смаковать его дикое смущение, с которым он будет смахивать крошки от печенья со скатерти, стараясь делать это как можно незаметнее. Станет рассматривать и гадать: а есть ли у этого грубого симпатичного парня формула семейного счастья? Вывел он ее или заморачиваться не желает, скопировав у знакомых, у которых она удачно сложилась? Или все же он не хочет как у всех, а хочет по-другому? Чтобы оно было только его – одно-единственное и неповторимое, трепетное, тщательно хранимое и неуязвимое.
Вот бы угадать про него все, а? Вот бы найти подтверждение, что не ее одну терзают такие мысли.
На встречу с Ростовым она жутко опаздывала. На перекрестке, славившемся постоянными дорожными происшествиями, сегодняшний вечер не стал исключением. Сразу четыре машины плотно сцепились боками, будто жестяным цветком к празднику решили город украсить. Жертв, слава богу, не было, разрушений тоже немного, но пока все вымеряли, пока составлялись протоколы и растаскивались в разные стороны автомобили, прошел почти час.
Ольга нервничала, без конца пыталась дозвониться Ростову и в перерывах – он не отвечал – рассматривала надвигающуюся на город темноту.
Она не наползала, как весной и летом, с востока, деликатно закрашивая оранжевый отсвет заходящего солнца сиреневыми сумерками. Она просто нахлобучивала на город черную бескозырку с прорехами, в которые несмело подмигивали редкие звезды, и все! Без полутонов и переходов: либо бело-серый день, либо глухая непроницаемая ночь.
Сзади засигналили, как только могут сигналить мужчины зазевавшейся на светофоре женщине – не снимая с сигнала одеревеневшего от раздражения пальца. Стало быть, пора двигаться. До дома доехала дворами в рекордно короткие сроки. И по старой привычке на окна свои посмотрела, будто кто свет в ее квартире мог зажечь в ее отсутствие. Не мог же, ясное дело. И окна ее уныло смотрели на двор черными глухими квадратами. Мало того, и в подъезде света не было. Это, конечно, явилось сюрпризом, и весьма неприятным. Когда свет в подъезде отключался по техническим причинам, то и лифт не работал. Приходилось плестись наверх, осторожно нащупывая руками перила, либо вдоль стенки подниматься, а потом оттирать меловые пятна с одежды, потому что какому-нибудь Коле вдруг приспичило оставить любовное послание Вале, написанное непременно на стене, крупными буквами и мелом.
– Что за бардак?! – возмутилась Оля, подходя к подъездным дверям. – Вечно что-нибудь у них не так!
Домофон тоже не работал, и дверь в подъезд была распахнута настежь и для верности подперта обломком металлической трубы. И такое уже бывало не раз. С трубой пенсионер дядя Саша шустрил, когда свет отключали. Он вообще о гражданах радел всегда, а особенно если бывал в легком подпитии. То чужие машины возьмется с автостоянки гонять, чтобы своим место оставалось. То собачников по двору с метелкой. Такой вот неугомонный.
– Спасибо тебе, дядя Саша, – со вздохом поблагодарила Ольга, беспрепятственно миновав два порога на пути к лестнице. – Как бы не ты, уже раза два нос бы себе разбила…
И если эти три метра, которые еще кое-как просматривались от входа, она прошла благополучно, то вот дальше начинались очень серьезные испытания. Резкий поворот влево, четыре шага по прямой, потом первая ступенька. Всего их было пять. Дальше два метра мимо задраенной наглухо шахты лифта и десять ступенек вверх до лестничной клетки второго этажа. Снова мимо лифта, и подъем на третий этаж.
Света из окон почти никакого. Нет, когда на фоне подъездного окна замаячила голова одного из жильцов, с тихим чертыханием спускающегося вниз, то она сумела ее рассмотреть и даже посторонилась, не забыв поздороваться, чтобы обозначить себя. Но вот ступенек, лестничных перил, пола совершенно не было видно.
Ольга аккуратно считала шаги и ступеньки, старалась не обращать внимания на тяжелые пакеты, оттянувшие руки и отбившие коленки, и еще старалась не слушать темноту, которой, если честно, она всегда боялась.
Почему-то именно темнота наполнялась для нее всегда самыми зловещими из всех существующих в природе звуками. То шорохи какие-то по углам подозрительные раздавались, она их слышала всегда, с самого детства, и могла поклясться, что они не исчезли до сих пор. То шепот невнятный, состоящий сплошь из шипящих звуков. То смех какой-то едва слышный. Громыхай сейчас рядом отбойный молоток, она бы и тогда различила ужасное шевеление темноты. Да! Ведь кроме того, что она насмехалась над ее страхами с диким шипением, она еще и колыхалась вокруг, трансформируясь в самые нелепые ужасные фигуры.
Так бывало всегда, и сегодняшний вечер не стал исключением. От тихого свистящего ужаса, творившегося вокруг, она едва ноги переставляла, медленно пробираясь к себе на этаж. Минут пять поднималась по подъездным ступеням, а кажется, вечность целую. На площадке между вторым и третьим этажами едва не завизжала, между прочим, когда ко всем прочим ужасным звукам, что насыщали темноту, добавилось еще и чье-то дыхание.
Нет, она не сошла с ума! Она ощутила на своем лице теплый поток воздуха, как будто бы кто-то дышал ей в лицо. Она даже зажмурилась, хотя в этом нужды не было, и чуть шустрее пошла вверх. Ощущение пропало, и она смогла дышать. Тут еще крохотные зрачки света от дверных глазков на площадке третьего этажа чуть вдохновили. Не подсветили особо, но к мысли, что жизнь вокруг нее имеет место, вернули.
Ольга поправила ручки от пакетов в онемевших пальцах и только ступила с третьего этажа по лестнице вверх, как откуда-то с небес ее громко окликнули:
