— О чем думаешь? — оборвала она мои размышления и опять налила водки. — Думаешь, пустая я, ветреная? А зря так мыслишь…
— Так что там у тебя? — перебила я ее и опрокинула стопку. — Что за трагедия, я не поняла?
Лизка нахмурила брови и несколько минут сидела молча. О чем она думала в тот момент, так и осталось для меня загадкой. Я лишь наблюдала за гаммой чувств, волной пробежавших по ее лицу.
Удивительная нежность, внезапно засквозившая в ее глазах, молниеносно сменилась болью, избороздившей морщинами ее лоб.
И тотчас же прищурились глаза под сведенными сурово бровями, а меня обдало жуткой ненавистью, которую я ощутила почти физически.
— Лиза, — осторожно позвала я, — расскажи!
Она остановила на мне взгляд и, тяжело вздохнув, начала говорить.
Я слушала, не перебивая, об истории юной влюбленной девочки из затерянного в далекой глуши поселка. О том, как она вместе с возлюбленным часами гуляла под луной, любовалась закатами, с упоением слушала пение птиц.
О том, как они были счастливы и совершенно не задумывались над тем, что мир этот не безгрешен и что в нем существует предательство и зло. Именно это зло, в облике ее лучшей подруги, и перечеркнуло ее мечты о счастье.
Голубоглазая, златокудрая Любашка, возомнившая себя «мисс совершенством», сделала все, чтобы разлучить Елизавету с ее другом.
И на какие ухищрения она только не пускалась, пытаясь завоевать сердце парнишки! Зазывала его домой, закармливала дорогими угощениями, благо бюджет семьи начальника леспромхоза тому способствовал. Но все было тщетно. Выпив чаю с дорогими конфетами и пирожными, паренек спешил на окраину поселка, где на крылечке его поджидала милая Лизонька.
И тогда Любушка пустилась во все тяжкие, опоив его однажды малиновой настойкой с подмешанным к ней снотворным.
— Можешь себе представить чувства ее папаши, когда он зашел в дом и застал их в постели совершенно раздетыми? — всхлипнула Лизка.
— Сколько же вам лет тогда было? — изумленно вскинула я брови. — Такое коварство в столь раннем возрасте?.. Просто поразительно!
— Нам с ней по шестнадцать, а ему восемнадцать только исполнилось.
Именно этот факт и сыграл свою губительную роль в этом деле.
Любашка рыдала, рвала на себе волосы, грозясь покончить жизнь самоубийством. Отец то и дело хватался за охотничье ружье, а мать пила валидол. Но почти все трое были твердо уверены, что этот «насильник» женится. Каково же было изумление родителей, когда он обвинил ненаглядное чадо в распущенности и вероломстве. Тут уж они закусили удила и, придав сей факт огласке, привлекли виновника бед к ответственности.
— И все! Его осудили по всей строгости Закона! — заплетающимся языком пролопотала Елизавета, одна опорожнившая к тому времени почти половину бутылки. — Влепили десять лет строгого режима.
— Ну, а что же ты?! Так ничего и не сказала?!
— Кто бы стал меня слушать? — фыркнула Лизка, посмотрев на меня как на умалишенную. — Кто я против начальника леспромхоза?
Желторотая пигалица! Вот так-то вот, Анна!
А ты говоришь — справедливость!
Не скажу, что после ее слов я всерьез задумалась о правильности сделанного мною выбора, но под ее пристальным взглядом мне отчего-то стало неуютно.
— Ну, а потом я решила мстить! — скрипнула зубами Лизка. — Начала с Любки. Перво-наперво вымазала ее ворота дегтем. По-детски, конечно, но с чего-то надо было начинать.
А закончила тем, что поймала ее на школьном дворе и устроила ей темную… Потом, после школы, поступив в техникум в районном центре, начала собирать сведения о судье, которая засадила моего Петра.
— Интересно… — насторожилась сразу я, поняв, что Елизавета переходит к самому интересному для меня этапу рассказа.
— Еще бы! Я столько любопытного раскопала на нее! Выслушаешь — не поверишь!
— А ты попробуй…
— Остановлюсь на главном: она изменяла своему мужу. Вот я, уговорив одного из сокурсников, и начала отслеживать ее с фотоаппаратом. Мне бы, может быть, и не пришла в голову эта идея, если бы не один французский фильм. Не помню сейчас его названия, но ситуация схожая… Так вот я, наделав пачки три ее фотографий, где она с любовником на пляже, в парке, за городом, разослала их по назначению…
— И куда же?
— Первую пачку — мужу, вторую — председателю суда, а третью — в горком партии.
— Ну ты и стерва! — не удержавшись, выдохнула я.
— Еще бы! — самодовольно протянула Лизка. — Я поклялась ей отомстить, и я это сделала!
— И что же с ней стало?
— А ничего! От нее ничего не осталось!
Один пшик! Неприятности посыпались одна за другой. В результате ей пришлось уехать из города в полном одиночестве, но — хочу подчеркнуть — не в гордом. Она была изгнана из дома, осуждена коллегами и получила строгий выговор по партийной линии.
— Да-а-а, — мне оставалось только в недоумении покачать головой. — Страшное это дело — месть…
— Вот и я к тому же, — оживилась сразу Лизка, по-моему, даже немного протрезвев. — Тебе не кажется, что тебе кто-то мстит?..
— Мне?! Да за что?
— Ну.., не знаю… Срок кому-нибудь влепила большой, может, несправедливо поступила с кем-нибудь…
— Нет, Елизавета, все твои аргументы беспочвенны.
— Почему?
— Да потому, что я все это время, кроме как бракоразводными процессами, ничем другим не занималась! — к стыду своему призналась я. — Ничем! Последнее дело было великим исключением и великой жертвой со стороны нашего председателя суда.
— Почему?
— Работаю недавно, ко мне хотели присмотреться… Не все так просто, как ты думаешь…
Лизка разлила остатки водки по рюмкам и, опрокинув содержимое своей, сморщась, пробормотала:
— Тогда я не знаю… Если честно, то я так и подумала, что тебе кто-нибудь мстит.
— Чепуха! Ты представляешь, как надо насолить человеку, чтобы он решился на двойное убийство?! Нет, здесь что-то другое… Вот еще и Тонька пропала… — с горечью вспомнила я о своей подруге.
— Это кто такая? — икнула Елизавета и попыталась сфокусировать на мне свой заметно помутневший взгляд. — Подруга, что ли, твоя?
— Да…
— Это такая красивенькая бабешка? — продолжала расспрашивать соседка. — Статная, модная…
— Да, да, да! Ну, чего пристала? — Хмель понемногу начал одурманивать и мою голову, а вместе с ним росло желание побыстрее остаться одной и как следует выспаться.
— А когда она пропала?
— Не знаю точно… Недели две, может, три…
— Странно, а я ее дня два назад видела.
