— Ладно, прощай, хоть поцелуй меня за услугу.
Анна послушно подошла к капитану и, стараясь не показать подступившей брезгливости, поцеловала начальника в губы и тут же кинулась к дверям, будто застыдившись вынужденного поступка.
— Вот стерва, — капитан сплюнул на пол, — хоть и немка, но сладка, зараза. — Вспомнился Хозяин, его надменный требовательный взгляд. «Губа у тебя, бабай, не дура, — подумал про Хозяина капитан Кушак, и, присев к столу, стал размышлять, как будет докладывать о выполнении задания, которое мысленно назвал так: «Совращение немки». В который раз мелькнула у капитана отчаянная мысль: сесть и накатать рапорт наркому внутренних дел, чистосердечно поведать о том, что заместитель начальника комбината, по режиму, генерал Икс, использует свое служебное положение в корыстных целях. И привести такие данные, при чтении коих у наркома волосы встанут дыбом. О рапорте сразу поставят в известность товарища Сталина. Иосиф Виссарионович, конечно, немедля вызовет его, Кушака, в Кремль и прикажет лично рассказать все о Хозяине. Затем пожмет ему руку и скажет: «А что, полковник Кушак, возьмете на себя должность смещенного и расстрелянного Хозяина?» Кушак вздрогнул, мгновенно отрешаясь от сумасшедших мыслей. «Эк, чего удумал! Да он и охнуть не успеет, как будет стерт с лица земли всесильным Хозяином. Нет, надобно медленными шажками идти к цели, а не бить дробью по горлу. И потом… Имант Иванович — начальник горотдела, который сам, как огня, боится Хозяина, поручил ему спецзадание, оно также, может быть, дойдет до сведения вождя. Под рукой капитана — заложницы, ярые враги отчизны. И сегодняшний день, явно удачный день в его работе: завербована в осведомители Маргарита, выполнен изустный приказ Хозяина, хоть и косвенно, потверждены сведения о фрау Ряшке. Все нормально! Капитан отпер ящик стола, достал толстую общую тетрадь, странички были в косую линейку, прежде чем записать условный шифр, помусолил палец, задумчиво глядя на, казалось бы, бессмысленный набор колонок цифр и условных знаков, понятных только ему одному. Вновь вспомнил о Хозяине. Он — уполномоченный Комитета обороны, ему подчинены не только охранные подразделения и вся рабочая сила, но косвенно и горотдел НКВД: конечно, тошно было выполнять крохоборские поручения, стрелять по воробьям из тяжелых мортир, он… у себя, в управлении, ведал вербовкой осведомителей, любил это увлекательное занятие: что ни человек — загадка, к каждому свой подход, своя философия, иной подступ, а тут… приходится выдавать себя за грубого солдафона-охранника. Ему прекрасно известна история немцев в России, ведь до войны ему, младшему офицеру, пришлось хоть и немного, но поработать с немецкой агентурой. «Ничего, — успокоил себя, — ты — солдат, чекист, задание, как и родителей, не выбирают». Еще раз представил себе масштаб задания по ликвидации вредительской группы немецких ссыльных. Однако мысли его вновь вернулись к Анне. «Кажется, я ей тоже малость приглянулся, баба и впрямь сладка.» Капитан облизал губы, на которых, казалось, до сих пор горел поцелуй. И, откинувшись на спинку стула, он мечтательно закрыл глаза.
Откуда было ему знать, что выйдя из комнатушки начальника зоны, Анна досадливо сплюнула на пол, вытерла губы платком…
СОЛНЦЕ СКВОЗЬ ТУЧИ
В первую ночь на новом месте, среди земляков-ленинградцев, Борис Банатурский почти не сомкнул глаз. Лежал на матраце, набитом измельченной соломой, укрытый свежей, остро пахнущей хлоркой простыней. Вечером ребята отвели его в санпропускник. Борис мылся, а Валька Курочкин, Генка и Ахмет стояли рядом и сочувственно смотрели на ужасающую его худобу, пытались шутить, вслух считали ребра, вспоминали школьные уроки анатомии, благо скелет, совсем живой, был перед глазами.
Теплая вода смыла почти годовую грязь и, казалось, вместе с мутными потоками, смылось, утекло пережитое. Здесь, в холе и неге, он почувствовал себя осчастливленным. Бывало, лежа на полу «теплушки», снося пинки и зуботычины уголовников, мечтал уничтожить, стереть с лица земли свору бандитов, но… свершилось чудо, и ему показалась смешной и мелочной придуманная ребятам сцена расправы над блатными. «Когда человеку хорошо, он становится добрым и щедро расточает милости», — так говорила когда-то бабушка.
Закрыв глаза, Борис представил где-то далеко-далеко от Сибири закованный в лед, истерзанный, израненный великий город. Конечно, Ленинград уже не тот, что был до войны, да и он уже не тот Бориска с Невского проспекта — бесшабашный здоровяк и драчун. Что ж, мало кому из живущих на земле выпадет такая тяжкая доля: в семнадцать лет седой, изможденный старик, инвалид. Тело его ослаблено, зато дух окреп, да и горизонты познания расширились. Встретив земляков, он стал надеяться, что свершится еще одно чудо, он сможет попасть на фронт, встретиться лицом к лицу с ненавистными фашистами и сполна отплатить им за все. Но для этого сперва нужно было встать на ноги.
Лишь перед рассветом Борис забылся в тревожном полусне. И вновь дыбом вставал перед глазами черный ладожский лед, в полыньи рушились грузовики с людьми, сыпались в черную воду чемоданы, покрышки, мешки, раскрыв безмолвные рты, уходили под лед его товарищи. Разрывы снарядов, косое пламя превратили ночь в день. Он, помнится, лежал за ледяным торосом. И вдруг тугая сила подхватила его, как перышко, понесла к сияющей трещине. Он цеплялся за снежные наносы, дико кричал, прощаясь с жизнью. И… проснулся. Две головы соседей оторвались от подушек, сонно-непонимающе глянули в его сторону. И снова все стихло в бараке. Борис больше не пытался заснуть, лежал с открытыми глазами, перебирая в памяти пережитое. Даже не верилось, что совсем недавно, потеряв счет времени, душа его, все, что оставалось от человека, слабо витала в насквозь промерзшей комнатушке, безучастная ко всему происходящему, а сам он без волнения и страха ждал близкой смерти…
Утром Борис вышел из дверей барачного общежития и невольно зажмурился. Березки вокруг барака были украшены сверкающими хрустальным иглами. Казалось, дотронешься до них рукой — хрусталики зазвенят. Неслышно подошел Генка Шуров, охотно пояснил: «Днем мороз отпустил, а вечером снова подморозило, крепко схватило подтаявший снежок. Отсюда волшебство». Однако Борис не поверил в такую прозу. Он видел чудо, свершившееся в его честь, и не желал в этом разочароваться. Жизнь снова приобретала очертания, вкус и цвет. Солнце, медно-красное, словно нехотя, вставало не с линии горизонта на востоке, оно с трудом выбиралось из лабиринтов комбинатских труб. У Бориса снова защипало глаза, вспомнились вещие слова матери перед страшной ее кончиной: «Не грусти, сынок, жизнь проходит полосами, будет и у тебя радость». Что ж, если уравновесить перенесенные им муки, то впереди его ждет долгое и устойчивое счастье.
— Борис! Я с ног сбился, ищу тебя! — В дверях барака стоял Валька Курочкин — деловой, строгий, в рабочем комбинезоне. — Неужто еще не умывался? Живо, живо собирайся.
— Рано еще.
— Нужно до смены зайти в отдел кадров, переоформить тебя в доменный, к нам, Ахмет уже договорился с самим Каримовым. Там анкету заполнишь, на 16 страницах, попотеть придется, вспоминая девичьи фамилии прабабушек. Сам-то в партии кадетов не состоял? А в революции 1905 года на стороне царской охранки не участвовал? Нет. Тогда порядок! Будешь с нами чугун плавить…
