— Это исключено! — нарочито бодрым тоном произнес Имант Иванович. — Мы полностью контролируем ситуацию. К концу марта мы завершим разработку операции под кодовым названием «Расчистка». Сейчас среди немецких ссыльных, помимо трех агентов, действуют еще двое, отлично владеющие немецким языком.
— Будем предельно точны, Имант Иванович, — беззлобно укорил таинственный незнакомец, — этих агентов, еще там, в Поволжье, заслали мы. Не будем считаться, ведь дело-то общее, государственное. Нарком торопит, завершайте «расчистку».
— Все возможное будет нами сделано! — привстал Имант Иванович. — Так и доложите руководству.
По невольно подмеченным деталям, по заискивающему тону начальника, капитан Кушак понял: незнакомец близок к высшим кругам органов, посему и старательно уходит в тень. И ему стало холодно и неуютно, ибо капитан прекрасно знал: вредительской группы среди ссыльных не существует. А возможно, он ошибается. Ведь откуда-то появилась подстрекательская листовка. Почерк схож с неустоявшимся, детским. «А не Эльза ли Эренрайх?» — пронзила догадка капитана. Недаром все три агента, не сговариваясь, докладывают о долгих отлучках девчонки во время смены, о дополнительном питании, которое она получает.
— А теперь, товарищи, давайте вместе обсудим завершающий этап ликвидации группы вредителей в глубоком тылу. Капитан, пересядьте ближе к окну. Так, хорошо. Теперь, пожалуйста, пригласите сюда моего агента, которому поручено довести дело до конца. Да, учтите, отныне все приказания его исполняются без промедления.
Имант Иванович снял трубку внутреннего телефона и глухо сказал кому-то:
— Войдите, будьте так любезны!
Отворилась дверь, и капитан Кушак до боли стиснул кулаки. На пороге кабинета появилась Цецилия, агент Цецилия в рабочей робе ссыльных немецких женщин. Увидев Кушака, едва заметно улыбнулась краешками тонких губ…
«ПРИМИТЕ ПЕЧАЛЬНУЮ ВЕСТЬ»
Эта мартовская ночь выдалась не по-весеннему холодной. К бараку, в котором размещались ссыльные немки, забыли подвезти уголь, и стужа в продуваемом бараке сделалась такая, что пар валил изо рта, женщины улеглись на нары раньше отбоя, теснее сдвинулись друг к другу, пытаясь согреться. Эльза долго не могла прийти в себя, дрожала будто в лихорадке, тяжко вздыхала, вспоминая с непомерной горечью, как зеки украли у них с Борисом печеную картошку. Просвета в занудной жизни никак не наступало. Да и в бараке ей житья совсем не стало. Вчера, подождав, когда уйдет в свою каморку капитан Кушак, три незнакомые Эльзе бабы накинули ей на голову одеяло и долго зло били кулаками по голове и лицу, пинали ногами, приговаривая: «Это тебе за опоздания! Это тебе за гвардейские обеды! Это тебе за гнусные доносы!». Да и на работе сгущаются тучи. Сегодня она опять пропустила без осмотра две болванки. Старичок-военпред заставил написать докладную записку, намекнул, что ее якобы отвлекла фрау Ряшке, которая, действительно, на минутку подходила к ней.
Эльза осторожно потрогала правый глаз, он сильно затек, глухая боль засела глубоко под грудиной, отзывалась при любом движении. Да, теперь Эльза больше не сомневалась: божьи ангелы отрешились от нее, отдали в руки сатаны. Бесовская злая сила отныне правит ее судьбой. Эльза постоянно держала глаза на мокром месте, веки покраснели, она больше не сомневалась, что Люцифер играет с ее душой, как с куклой, дергает за ниточку в нужный момент. Как же иначе можно истолковать, что, одаривая гвардейскими обедами, он насылает злобу ссыльных. Хотя…женщины, наверное, по-своему правы: вкалывают до изнеможения, трое уже умерли от истощения, остальные едва тянут на жидком супчике, заправленном серой слежавшейся мукой, она же — Эльза Эренрайх, будто насмехаясь над ссыльными, хорошо питается.
Эльза сама не заметила, как задремала. Ее израненная душа давно подкарауливала, когда, наконец, девушка смежит веки. И ее душа или дух начал привычно выбираться из телесной оболочки. Эльза впала в знакомое состояние — спала и не спала, но отметила четко: прошлое, пережитое вчера и сегодня как бы отрезало разом сомнения, слезы, огорчения, которые более не томили девушку. Стало легко и немножко торжественно. Она уже привыкла к тому, что каждый полет был не похож на предыдущие, он словно бы заранее программировался небесными высшими силами. Сегодня у девушки возникло новое ощущение, будто бы движение вовсе прекратилось, создалось впечатление, что ее подвесили в межзвездном пространстве и забыли о ней. Она видела, как в немом кино, очертания городов и лесов. Как всегда, не испытывала робости. И тут словно сорвалась невидимая укрепа, прочно державшая Эльзу, она сорвалась с места и, подобно самолету, вошедшему в губительный штопор, стала стремительно падать вниз.
Спустя несколько мгновений яростное падение прекратилось. Эльза, к величайшему своему удивлению, зависла над плоской крышей красного кирпичного здания, сверху похожего на гигантские пчелиные соты, комнатки-соты были набиты людьми, очень схожими друг с другом. Эльза видела сквозь крышу, как через обыкновенное стекло. «Тюрьма!» — сразу пришла догадка, и с пугливым любопытством Эльза стала рассматривать все, что делалось в камерах-сотах. Отчетливо разглядела нары вдоль стен, параши в углах, стальные двери, длинные коридоры, по которым чинно расхаживали надзиратели. И вдруг Эльзе показалось, что остановилось сердце: по железным ступеням, заложив руки за спину, в сопровождении двух солдат, ссутулясь, шел отец. Эльза узнала его сразу, хотя волосы отца стали совсем седыми, как у ремесленника Бориса. Эльза хотела окрикнуть отца, броситься к нему в объятья, однако невидимый кто-то сжал ей рот. Она будто смотрела кино и лица героев были удивительно знакомыми. Отца привели в полупустую комнату без окон, приказали встать к стене. Человек в штатском стал что-то читать написанное на бумаге. Затем отца прикрутили к крюку, вбитому в стену. Один из военных вытащил из кобуры пистолет, вытянул руку. Звука выстрела Эльза не слышала, но ее любимый фатер — веселый и добрый, почему-то боком сполз на каменный пол и замер в отрешенной позе. Один из военных снял шинель, на нем оказался белый халат, склонился над распластанным телом, пощупал пульс у недвижимого отца, взял из рук второго военного чернильницу, ручку с перышком, расписался на той же бумаге. После этого вся троица вышла из комнаты без окон.
Таинственность и странность происходящего в тюрьме усугубляло и то, что Эльза, своими глазами увидев, как расстреляли отца, не закричала, не потеряла рассудок, не испытала даже горечи. И прежде чем ей было суждено покинуть сие страшное место, она увидела лицо умершей бабушки Луизы. Обычно приветливая и улыбчивая, бабушка казалась сегодня строгой и печально-торжественной, предупреждающе вытянула вперед иссохшую длань, останавливая внучку. Голос бабушки Эльза расслышала отчетливо: «Девочка моя! У нас, у немцев, есть хороший древний обычай: после смерти хозяина нужно сообщить печальную весть всему домашнему имуществу, скоту и птице. Лишь после этого успокоится навечно мятущаяся душа праведника, моего сына Михеля».
Лицо бабушки стало быстро расплываться, как чернильное пятно на блеклой промокашке, однако наставление ее, строгий наказ Эльза запомнила хорошо. И едва подумала, как осуществить наказ, оказалась у излучины знакомой реки, на знакомом развилке двух дорог. Перед въездом на центральную усадьбу раньше стоял столб и доска с надписями на русском и немецком языках: «Колхоз имени Вагнера». Теперь столба на месте не оказалось. Да и ухоженную прежде улицу Эльза признала с великим трудом: всюду были грязь и запустение, будто по хуторам и флигелям прошла разрушительная война. Возле распахнутых ворот животноводческой фермы, где прежде помещались коровы-рекордистки, гордость всей Республики, сейчас громоздились горы неубранного навоза вперемешку со снегом. И нигде не слышалось людской речи, будто полностью вымер их знаменитый колхоз.
