— Хотя бы поцеловала дядю в щечку! — скривил губы Каримов. — Плохое у вас, немки, воспитание. Ладно, Анна, дорогая, — замурлыкал хозяин совсем не своим голосом, — пожалуйста, поухаживай за нами. Ты уважаешь бедную Эльзу? Она голодна. Положи хорошей колбаски, красной рыбки, на улице зарождается весна, а у нас уже есть красные помидоры.
Эльза затаила дыхание. Ни на секунду не сомневалась в том, что гордая, неподкупная Анна вспылит, грубо откажется выполнять приказ хозяина, но… первая красавица поселка, затравленно глянув на хозяина, склонила голову, принялась ухаживать за ними, время от времени бросая кроткие взгляды на Каримова и униженно-просящие — на Эльзу. Так смотрит не единажды битая собака на грозного хозяина.
Эльза была в полном замешательстве, абсолютно ничего не могла понять, и от этого ей сделалось еще страшнее. Сидела с обмякшим лицом, десятки вопросов терзали мозг девушки: «Каким образом арестованная органами НКВД Анна очутилась в доме Каримова? Если ее привезли сюда силой, то почему она не возмущается, не протестует, не рвет на себе волосы, а послушно выполняет приказы хозяина, двигается в комнате, как сомнамбула, прислугой в богатом доме. И еще Эльза не могла усвоить: почему Каримов свел ее с Анной в своем таинственном доме?
У Эльзы возникло странное состояние: глазами она жадно ела вкусные блюда, но аппетита не было, поеживаясь под испытующим взглядом хозяина, она пожевала холодную консервированную курицу, откусила ветчину. Редкие по тем временам яства просто не лезли в рот. До слез жалко ей стало молчаливую Анну, хотелось спросить Каримова, почему он не приглашает подругу, но Каримов, словно чародей, уловив это самое мгновение, жестом руки остановил Эльзу.
— Итак, как говорят у вас, в фатерлянде, фройлян, фрейлин! Прошу меня правильно понять и с пользой для себя сделать выводы. Я в душе — интернационалист, любую нацию разделяю по одному принципу: что сегодня ты делаешь для фронта, для победы. К вам, немцам, отношение у меня сложное, как и у всего советского народа. Я сильно рискую, приютив у себя в доме представителей враждебной нации… Я постоянно перерабатываю на службе, держу на своих хрупких, можно сказать, плечах весь промышленный комплекс. И, наверное, могу позволить себе исключение из правил. А вы обе… Каждый человек должен знать свое, предписанное судьбой место. Один восточный мудрец сказал так: «Невольник пусть таскает воду, для кирпичей пусть глину месит. Когда его ты избалуешь, он взбесится и начудесит». Сегодня Аллах и нам разрешил маленько почудесить. Садись! — резко приказал Анне. Молодая женщина послушно села рядом с Эльзой. — Давайте-ка, милые немочки, выпьем вина за нашу победу. Кто не выпьет, то выдаст себя, как пособник фашистов. Учтите, вино особенное, не сибирский первач из самосада. Мне привезли бочонок виноградного вина из далекой земли Бейлаканской. — Каримов разлил по хрустальным бокалам янтарную жидкость, при виде которой у Эльзы запершило в горле. — Ну, за победу и за ваше благополучие, фройляйны. — Каримов пил вино маленькими глотками. Зато Анна опрокинула рюмку залпом, по-мужиски. Лицо женщины раскраснелось почти мгновенно. Не спрашивая разрешения хозяина, Анна сказала по-немецки:
— Милое дитя. По старой дружбе дам тебе совет: обстоятельства сильнее нас. Мы попали в страшную мясорубку, в лабиринт, из которого нет выхода. Немки в России — это грешники в аду. Не противься хозяину, ты даже не представляешь, как он всемогущ. Только в нем наше спасение. А живем мы только один раз.
— О чем ты, Анна? — почти взмолилась Эльза. — Я предпочту смерть, чем позор.
— Тебе виднее, я предупредила тебя.
— Я совсем не понимаю по-немецки, — признался Каримов, поглаживая до синевы выбритый подбородок, — однако хорошо знаю: Анна — рассудительная и умная женщина, и она ничего худого о своем благодетеле не скажет.
Все дальнейшее происходило словно в знакомом ночном полете, когда душа устремляется к звездным мирам и где-то далеко позади остается страшное прошлое. Каримов заставил Эльзу выпить большой бокал вина. Она вынуждена была подчиниться. Вино поначалу обожгло внутренности, затем стало тепло и совсем не страшно. Каримов, Анна, даже хрустальная люстра над головой стали покачиваться, раздваиваться. Забыв о том, кто есть кто, все ели, пили и даже смеялись. Эльза так увлеклась едой, что не заметила, когда Анна бессовестно успела сесть на колени к хозяину. Эльза вообще стала плохо соображать. Ей казалось, что снится бесовский шабаш, так бывало, когда всю ночь лежала на левом боку. Каримов, казалось, забыл о ее присутствии, был занят только Анной, кормил ее с ложечки, обнимал, сам снял зажелтелый лифчик, извлек правую грудь, положил себе на ладонь. Хозяину сделалось жарко, она распахнула его халат, обнажив волосатую грудь. Эльзу Каримов не трогал, лишь приказал сесть напротив и, не отрываясь, смотреть на их неприличия.
— Я этого делать не буду! — мгновенно протрезвела Эльза. И демонстративно отвернулась.
Каримов нахмурился, решительно ссадил Анну с колен, кинул ей халатик. Лицо хозяина приняло озабоченное выражение.
— Госпожи немочки! — Каримов кашлянул, прочищая горло. — Чтобы дальнейшее не вызывало у вас сомнения, вынужден кое-что объяснить. Вы попали в очень скверную историю. — Каримов встал, запахнул халат, свирепо нахмурился, обернулся к зеркалу и, словно невзначай, взглянул на свое отражение. И тотчас переменил выражение, придав лицу задумчивую мудрость. — Человек, девочки, существо весьма странное и малоизученное, имея деньги и здоровье, тянется к сомнительной власти, заполучив оную, стремится к славе, к всеобщему признанию. — Каримов почувствовал: на него нашло вдохновение, посещавшее его весьма редко. И еще с большим чувством он продолжал проповедовать, ни на йоту не сомневаясь, что достигнет цели, сопротивление девчонки лишь еще больше раззадоривало его. — Немецко-фашистские захватчики вознамерились сделать советских людей рабами. К счастью, по Гитлеру не вышло. Рабами станут скоро ваши Гансы и Фрицы.
— Скажите, пожалуйста, а кем станем мы с Анной? — робко вопросила Эльза и подняла наполненные слезами глаза на хозяина.
— Волею судьбы вы уже стали феррашами. Нох ферштейн? По-арабски — «ферраши» — слуги, расстилающие ковры для господина. Исполнять работу с коврами довольно легко, иное дело — трудиться на оборонном заводе, сутками стоять у огня, точить и прессовать снаряды для уничтожения захватчиков, особенно если они одной с тобой крови, это тяжко и физически, и нравственно. И потом… вас никогда не простят даже немцы, узнав, кто отливал для них пули. — Устав от столь пространной речи, Каримов вновь наполнил фужер вином, не приглашая женщин, выпил, вытер салфеткой влажные губы. — Теперь о словах этой паршивой девчонки. Признаюсь, у меня в спальне перебывало много женщин разных наций, очень много. Считаю, это заслуженно, и полагаю: Аллах ниспослал на меня сию благодать. У мусульман, к коим я себя втайне отношу, существует древний закон, нарушить который — страшный грех: «мужчина вправе иметь столько жен, сколько он может прокормить». Однако, признаюсь, до вас у меня не было немецких женщин. Обладать ими мне казалось заманчивым и экзотичным, клянусь Хафсой, одной из четырех жен пророка Мухаммеда! Анна, ты довольна мной?
