— Вполне довольна, хозяин. — Анна едва слышно прошептала сии слова, и мертвенная бледность залила ее лицо, отчего черты его сделались некрасивыми.
— Пожалуйста, гражданин начальник, — жалобно, по-девчоночьи захныкала Эльза, — отпустите меня в барак. Или снова в камеру. — Она сообразила, что дело принимает худой оборот, о котором легко было догадаться. Каримов устраивает маленький немецкий гарем и хочет сделать их этими проклятыми феррашами. — В груди ее крепла уверенность, что всесильному хозяину она не поддастся даже под угрозой смерти. — В камеру вернуться желаешь? К мышам? К зверям-охранникам? — Уголки рта Каримова жестко затвердели. — Погибель ищешь? — Когда говорит мужчина, женщина, тем более девчонка, должна внимать и помалкивать. Барак от тебя не уйдет, как и тюрьма. — Каримов почесал волосатую грудь, азарт охотника начал спадать, глядя на этого и впрямь мослатого волчонка. — Отсюда вы можете выйти другими людьми, я помогу вам исправиться. Вы, надеюсь, понимаете, я мог бы свободно выбрать вместо вас красавиц — украинок, евреек, татарок, наконец, местных сибирячек. Они, как те пролетарии, которым нечего терять. Не-че-го терять! А найти можете многое! — Как древний мудрец Каримов поднял вверх указательный палец, будто собирался произнести заклинания. — Главное мое личное расположение, а оно здесь дорого стоит. Я понятно говорю?
Анна, а за ней и замешкавшаяся на мгновение Эльза согласно закивали головами. Каримов говорил понятно. Это они уже знали: хочет — казнит, хочет — помилует.
— Коль все уразумели, то марш-марш в объятия морфея! Я скоро приду навестить вас! — Каримов встал, пошатнулся, едва не уронил тарелку. — Завтра я, возможно, отпущу вас и щедро вознагражу. — Мы вернемся в барак? — Анна ухватилась за рукав халата Каримова. Совсем недавно мечтала об избавлении, готова была на все ради того, чтобы не ходить на работу под конвоем, а теперь мечтала о встрече с землячками, как о небесном благе.
— Да, вы будете выглядеть героями. Затем переведу на более легкие работы, в другой, естественно, цех, — Каримов загнул указательный палец, — во-вторых, прикажу выдать новое белье, дополнительное питание. Наконец, в-четвертых, если станете послушны и молчаливы, как глухонемые евнухи, постараюсь переселить вас из бараков в общежитие расконвоированных заключенных, так называемых, вольнопоселенцев, там режим, как в детском саду. Но и у меня есть к вам условия: немецкие фамилии, раздражающие слух россиян, на время придется забыть. Весной направлю в подшефный колхоз, на молочко, на свежую зелень. Годится? Ну, а коль разинете очаровательные ротики, то… Провел ребром ладони по горлу. — Не пугайтесь, все будет хорошо, а теперь, пора бай-бай. Анна, покажи подружке спальню. Хотя…я сам провожу вас.
Ссыльные послушно двинулись за хозяином дома. Каримов завел ссыльных в богато обставленную спальную комнату — ковры по стенам и даже, это особенно удивило Эльзу, ковры на потолке. Трудно было представить, что здесь коротает ночи бедный холостяк, горящий на оборонной работе. — У генерала здесь денщик и охрана, — тихо сказала Анна, — не дури особенно-то.
— Никого не видно и не слышно. — прошептала в ответ Эльза. Ее удивило, что две кровати стояли рядом, застелены обе шелковыми покрывалами с китайскими драконами.
Немки застыли посреди комнаты. Внимательно наблюдали за хозяином, ожидали, когда он укажет им постели и сам удалится. Однако Каримов и не думал уходить. Он извлек из потайного шкафчика в стене новую бутылку вина, три красивых бокала, наполнил их до краев. Эльза прислонилась к стене, была в полуобморочном состоянии — ни пить, ни есть не могла, все плыло перед глазами, поташнивало, однако рассудок не теряла, все время молила Бога, чтоб избавил ее от кары небесной, укрыл чужой грех.
— Пейте, я сказал! — Повысил голос Каримов. — И спать. А ты, горлица, — голос хозяина сделался притворно-нежным, — ложись вот на эту постель. Анна, ты — рядом. Я по-русски толкую, что замерли? — Хозяин сбросил с плеч халат, нырнул под одеяло, поманил Анну. — Чего это вдруг заробела?
— Гражданин начальник, — голос Анны звучал заискивающе, — я не робею, только разрешите свет погасить. Не хочу, чтобы девчонка видела. Рановато ей.
— Рановато? На Востоке жен берут в двенадцать лет, а ей почти семнадцать, можно сказать, старуха, — хохотнул Каримов. — А свет гасить я запрещаю. Нам бояться некого, тут все родичи. Ну, Аллах! Будь милостлив к дурным людям, к добрым ты уже милостлив тем, что сотворил их добрыми. — Каримов, не спуская глаз с Эльзы, обнял Анну, сказал Эльзе. — Укрываться с головой одеялом запрещаю тоже. Я постоянно должен видеть тебя. Если отвернешься к стене, могу сильно разгневаться.
— За что вы меня мучаете? — Простонала Эльза. — Лучше убейте!
— Ишь, как ты заговорила! — свесился с кровати Каримов. — А почему молчала, получая по моему приказу ежедневно талоны на «гвардейские» обеды? Думала, ваш немецкий боженька тебе с неба поддержку шлет. А за все на свете, горлица, платить надобно. Смотри сюда!..
«ЗАБУДЬ МОЮ «КЛИКУХУ»
С мрачных небес падал на черную от копоти землю теплый, влажный дождь. Все вокруг здания доменного цеха раскисло, грузовые машины буксовали на каждом шагу, и прохожим то и дело приходилось подталкивать машины, чтобы вытащить их на сухое место. Обходя синеватые лужи, Борис вдруг приостановился и, как грустную новость, рассказал рыжему Генке о том, что два дня назад бесследно исчезла Эльза. Думал, приятель заинтересуется, посочувствует, но Генка, не глядя на Бориса, посоветовал:
— Есть о ком жалеть! Пропала и пропала, самому будет спокойней. Плюнь и разотри.
— Да как ты можешь? Ее без вины взяли!
— А вот это ты зря! У нас людей зазря не арестовывают. Может, вскрылись у твоей девчонки связи с немецкой разведкой? Те — арийцы и эти — арийцы, одним миром мазаны. Чего их жалеть? Они, гады ползучие, нас с тобой на Ладоге, помнишь, как трогательно жалели? Да я бы их всех своими руками!.. — Генка сжал кулаки и, не оборачиваясь, пошагал к дверям цеха.
После этого разговора обращаться за советом и поддержкой к друзьям-ремесленникам Борису Банатурскому расхотелось. Он понял: в «немецком» вопросе ему никто не поможет. А у него работа буквально валилась из рук, не мог перестать думать об Эльзе, фантазировал, рисуя самые жуткие картины.
Однажды, во время обеденного перерыва, Борис шел в столовую. И нежданно-негаданно, лицом к лицу столкнулись с бывшим уголовником по кличке «Топорик», с тем самым блатным, что столь неистово издевался над ним в вагоне, когда они ехали сюда из Вятки. Борис хотел было демонстративно пройти мимо, но бывший вожак первым протянул руку и дружески заулыбался:
— Здорово, «выковырянный»! Гад буду, рад тебя видеть! — «Топорик» был в новенькой телогрейке, подпоясан широким ремнем, на голове — солдатская шапка-ушанка и, самое удивительное, — был гладко выбрит.
— Здравствуй и прощай! — Борису было не до болтовни с этим неприятным человеком, тягостные думы одолевали.
— Чего такой колючий? Аль давно не битый! — в своей манере пошутил «Топорик».
