После обеда, часа в четыре, в доменном неожиданно сыграли большой сбор. Оказывается, в цех прибыло под охраной самое высокое руководство. Вскоре ребята увидели его. Впереди вышагивал начальник комбината — огромного роста мужчина в генеральской шинели и папахе, болезненное, одутловатое лицо генерала отливало желтизной. За ним, как всегда, семенил заместитель по режиму, он же начальник управления кадров Каримов, тоже в комсоставской шинели, позади них толпились какие-то чины помельче рангом. На глазах начальника комбината Каримов запросто подошел к Борису Банатурскому, пожал ему руку, покосился на своего шефа, вот, мол, смотрите, я работяг лично знаю.
Генерал оглядел доменщиков, которых спешно согнали на свободный «пятачок» перед первой печью, привстал на чугунную чушку:
— Братцы! — простуженным басом начал краткую речь. — Знаю, работаете на последнем пределе, сочувствую, сам едва дышу, но, поверьте, скоро войне конец, тогда и отдохнем всласть. А пока… у меня старая песня: «Фронту нужен металл». Наши ученые разработали новую технологию. Суть ее вкратце такова: мировая практика на домнах имеет норму подачи кислорода в дутье, превышать которое никто не решается. В Америке, а недавно и в имперской Германии, была предпринята попытка увеличить процент подачи кислорода в дутье, но… домна взлетела на воздух. — Генерал тяжело вздохнул, вытер пот со лба. — Короче говоря, нам с вами ошибаться нельзя. Посему приказываю: за два месяца провести сложный эксперимент, надо заставить домну-матушку взять кислорода больше, чем положено на один-два процента. Дело крайне рискованное, но кто, скажите, в войну не рискует? Зато в случае удачи мы получим дополнительно многие тысячи тонн чугуна.
Далее начальник комбината рассказал ребятам, что такое государственное дело нельзя проводить на шап-шарап, придется поднатужиться, не останавливая плавок, вечерами будем перестраивать системы газоподач. Коллектив цеха с сего дня переводится на казарменное положение. Выход за ворота комбината до особого разрешения запрещается. И под конец краткой речи сообщил ошеломляющую новость:
— Эксперимент поручаю ленинградской бригаде Валентина Курочкина. Ребята, вы не робкого десятка, прошли огни, воды и медные трубы. Думаю, и тут не сдрейфите.
— Да, да, эти не сдрейфят, — подхватил Каримов, ловко вынырнув из-за широченной генеральской спины. — Я этих гвардейцев хорошо знаю. — Указал на Банатурского. — К примеру, вон тот, седой, его Борисом зовут. Помните, товарищ генерал, это он домну спас от взрыва.
— Не я спас печь, — возразил Борис, краснея от смущения перед ребятами, — это бригадир наш Курочкин. Если бы не он, то…
— Не к месту, братец, ложная скромность, — устало процедил генерал, — мы никого не забываем, хочу, кстати, сообщить: за спасение доменной печи вы, двое, предоставлены к правительственным наградам, так что, просверливайте дырочки на пиджаках. Генерал вдруг пошатнулся, невольно прислонился к стене, испачкав шинель. Каримов воспользовался паузой, стал поспешно вручать членам бригады аванс за будущий опасный эксперимент, как говорится, плату за страх — отрезы на брюки цвета хаки, коробки шоколадных конфет. Передавая коробку Борису, дружески подмигнул:
— Теперь, седой, все сибирские девчата-твои…
К БЛАТНЫМ ЗА ПОДМОГОЙ
Вечером, как и было условлено, Борис встретился с «Топориком» в назначенном месте. Бывший уголовник пришел не один — Борис не сразу признал «Буру», знакомого ворюгу с интеллигентной внешностью. Поздоровались за руки, как порядочные. О неприятном прошлом, невольно связавшим обе стороны, никто в этот вечер не вспомнил. Было другое дело, которое требовалось, по словам «Топорика», «обтяпать». По описанию Бориса, бывшие блатари сразу догадались, о ком идет речь: Эльзу «брал» Платоныч — старший вохровец, гад, каких на белом свете раз, два и обчелся. Тут же решил, не откладывая, начать разведывательные действия.
Скрытно, чтобы не привлечь внимания запоздалых прохожих, потенциальных свидетелей, добрались до окраинного района, в сплошной темноте подкрались к двухэтажному кирпичному дому, огороженному высоким забором. С парадной стороны окружающую местность освещал луч прожектора. «Топорик» быстро отыскал кнопку звонка, решительно нажал на черную пуговку. Спустя несколько мгновений в калитке, забранной железными полосами, откинулся «глазок», хриплый голос недовольно спросил:
— Какого лешака надобно?
— Платоныч, ты?
— Допустим, что из того?
— Выскользни-ка за барьер на минутку, дело есть.
— А ты кто?
— Не узнал? «Топорик» пришел тебя проведать, голубок ты мой! Только, пожалуйста, не поднимай шухер, себе дороже встанет. Я слов на ветер не бросаю. Выйди, очень надо.
По ту сторону калитки долго молчали. Наконец, звякнула щеколда, и в проеме появился Платоныч. На нем был тулуп, на голове — лохматая баранья шапка. Борису вохровец показался богатырем из сказки. Завидя блатного, вышел на тропинку, метрах в десяти от караульного помещения.
— Ну, живей толкуй, какого рожна надобна! Времени у меня в обрез, скоро развод караула. — Платоныч явно нервничал, беспокойно крутил головой, очень боялся, что кто-нибудь заметит стража в компании с уголовной личностью.
— Мои добрые дела помнишь?
— Какие еще дела! — огрызнулся Платоныч. — Не темни.
— К примеру, кто, как не я, не заложил тебя вместе с говном, когда ты пропустил налево грузовик с железом? Или про оброки напомнить?
— Опять брешешь?
— Сколько миллионов ты нащипал с несунов? Кто чего тащит, тот…
— Тс-тс! — Платоныч приложил палец к губам. — Чего расшипелся? Кругом глаза да уши. Толкуй: зачем я тебе понадобился?
— Скажи, по дружбе, ты арестовывал немку, девчонку?
— Тебе-то, блатарь, какой в том интерес? Тут, брат, «политика», «пятьдесят восьмая статья».
— Интерес имею. — «Топорик» дал знак ребятам. — Где сейчас та немка? Кто приказал арестовать ее?
— Беги-ка ты отселева, пока я конвой не вызвал! — обозлился Платоныч, скрежетнул в темноте зубами. — Фашистка она, понял? Поли-тика! Вижу, мало тебе шьют уголовки, под «пятьдесят восьмую» загреметь захотел? Будешь настаивать, я тебе эту радость устрою.
— Мальчики! — сладкозвучно позвал «Топорик» ребят. — Прошу ко мне!
Не успел старший вохровец опомниться, не успел рта открыть, как «Бура» и Борис прижали его с двух сторон. Платоныч беспокойно закрутил головой, не решаясь кричать, звать на подмогу. Понимал, вякнешь и… получишь финкой в бок.
— Итак, верный страж порядка, — «Топорик» выхватил финский нож, лезвие матово блеснуло в темноте, — давай играть в открытую: или ты чисто перед нами колешься, получаешь куш на лапу или… не взыщи, заработаешь двухметровую жилплощадь на кладбище. Нам терять нечего, сам знаешь.
— А коль Хозяин прослышит про наш уговор? Тогда хана всем! — Платоныч попытался выбраться из чужих объятий, матерно выругался, понял, что попал в переплет по своей оплошности, теперь не ведал, как выбраться из огня, чтобы не угодить в полымя.
