– Доктор предположил, что я провёл этот месяц в какой-то секте.
– Секта?.. Не знаю. Индейцы, – с уверенностью сказал Эндрю, – вот где надо искать ваш забытый месяц. Они очень трепетно относятся к своим реликвиям. А что если наш шарик угодил в разряд таковых? Эти ребята любят всякие диковинные штуки. И, простите, обкурить вас, преследуя известную цель, тоже вполне могли, это в их духе, и они знают в этом толк. Индейцы, – повторил он.
– Эндрю… я понимаю, что, получив многое, не дал вам ничего взамен. Честнее было бы предупредить вас сразу, в ответе на ваше письмо. Но я ухватился за возможность что-то узнать.
– Что сделано, то сделано, Дэниел. Не стоит посыпать голову пеплом, тем более минусов от нашей с вами встречи практически нет.
– Хочу сказать, Эндрю: я в долгу перед вами.
– Ловлю вас на слове, Дэниел. Нет, коль скоро вы ставите вопрос в такой плоскости, дайте мне слово, что сразу сообщите мне всё, что вспомните или узнаете о шарике. Согласны?
– Конечно, Эндрю. Я даю вам слово.
– Вот моя рука.
Дэниел и Эндрю крепко пожали друг другу руки. Вместе с этим Дэниел ощутил какое-то облегчение на душе, и в нём прибавилось веры, что утерянная частичка его, Дэниела, обязательно найдётся.
«Не так уж бесполезна эта встреча, – с этим отправлялся в обратный путь Эндрю Фликбоу. – Хороший парень этот Дэниел». Но одна мысль уже подтачивала его: «У кого же сейчас этот бесценный дар миров?»
Глава четвёртая «Да будет вечный сон!»
Около семи часов вечера следующего дня раздался звонок в дверь. Со вчерашней встречи с Эндрю Фликбоу ничего примечательного в жизни Дэниела не произошло. Новых писем, цепляющих воображение, в его почтовом ящике не обнаружилось, да и что могло зацепить его после умопомрачительной космической версии происхождения «шарика на ладони». Знаковые сны, даже если и витали в мире грёз где-то поблизости, то, не долетев до его глаз и ушей, были слизаны безжалостными импульсами вечности, в кои превращались бесконечные слова Эндрю, оставлявшие после себя лишь траектории исчезновения.
– Добрый вечер, Дэниел Бертроудж. Вы, разумеется, не узнаёте меня. (Тень то ли страданий, то ли застаревшей печали лежала на больших чёрных глазах человека напротив. И с первых мгновений в этих глазах угадывалось: они понимают ваше лицо лучше, чем понимаете его вы, по чертам его они читают то, что знаете о своей душе лишь вы. На взгляд ему было около пятидесяти лет. Броские неравномерные мазки серебра в чёрных волосах, ниспадавших на плечи, будто нанесены были порывистой рукой неопытного колориста. И можно было предположить, оставив ошибке её трусливый процент, что судьба не всегда благоволила к человеку с этими отметинами. Но можно ли было распознать в этой кривизне рисунка знак мгновений, за которые молния соединяет жизнь и смерть?) Я Феликс Торнтон.
– Феликс Торнтон?! Счастлив видеть вас. Я был в галерее, на выставке – меня потрясли ваши картины. Прошу вас, проходите.
– Постойте, Дэниел. Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся и поговорим о картинах и не только о них. Но сегодня я пришёл не за этим. Я не один. В такси около дома ожидает девушка, которая очень хочет увидеться с вами. Я же связан обещанием и сразу оставлю вас. Пойдёмте, вы должны встретить её.
– Конечно.
Торнтон подошёл к машине и открыл дверцу. (Дэниел остановился в трёх шагах от неё). Вышла девушка, черноволосая, в фиолетовом платье… и, тронув взглядом своих зелёных глаз Дэниела, робко улыбнулась. «Колдунья-зеленоглазка, – промелькнуло у него в голове, – девушка из сна, Лэоэли». Торнтон что-то говорил ей, она отвечала. Но Дэниел не разобрал ни единого слова, очевидно, из-за волнения, незаметно прокравшегося в него.
– Прощайте, – бросил ему Торнтон и сел в такси.
Лэоэли приблизилась к Дэниелу.
– Дэнэд! – сказала она тихо и взволнованно, голос её дрожал. – Я скучала по тебе. (Она провела рукой по его волосам, по щеке, приткнула голову к его плечу и заплакала.)
Из услышанных слов Дэниелу было знакомо лишь одно – Дэнэд, и он понял, что Лэоэли иностранка и говорит на своём языке. Но с этим голосом, с этими прикосновениями её руки, со взглядом, в котором были знакомые грусть и нежность, к нему вернулось чувство из сна, чувство к девушке по имени Лэоэли.
– Лэоэли, ты снилась мне.
Лэоэли отстранилась и вопрошающе посмотрела на него.
– Дэнэд, ты не говоришь на моём языке?
Дэниел взял её руку в свою, другой показал на оставленную открытой дверь.
– Лэоэли, это мой дом. Я прошу тебя пройти в дом.
– Дом, – повторила Лэоэли. – Я поняла, что ты сказал. Ты хочешь, чтобы я вошла в дом. (Она говорила и показывала рукой, о чём говорит. Легко было показать рукой «я», «ты», «дом».)
Дэниел провёл её в гостиную и предложил сесть в кресло, припомнив по ходу уборку, затеянную оптимистическим мальчиком. Лэоэли присела. Он переставил другое кресло так, чтобы сидеть напротив, и занял его.
– Дэнэд… Дэн, мы все беспокоились о тебе. Мэт был не в себе и всё убивался, что его не было тогда рядом с тобой. Ты понимаешь меня?
Дэниел услышал только два знакомых слова: Дэн и Мэт. То ли она сказала, что Мэт беспокоится о нём, то ли она почему-то беспокоится о Мэте… который остался там. Почему он остался там? Почему?..
– Лэоэли, ты в моём доме. Понимаешь? Ты в моём доме.
Она кивком показала, что поняла его, и сказала на своём языке:
– Да, я в твоём доме.
– Лэоэли, а Мэт? Почему Мэт не в моём доме? Почему Мэт не приехал вместе с тобой? – он спрашивал, и руки его неуклюже, беспокойно (более неуклюже и беспокойно, чем говорили руки Лэоэли) спрашивали о том же.
– Мэт не знает, где ты. Никто не знает, где ты: ни Фэлэфи, ни Малам, ни Семимес. Видел бы ты, как переживал Семимес. Он злился, что они недоглядели за тобой. Он упрекал и себя, и всех нас и всё время сопел, так страшно сопел. Я и не думала, что он может так страшно сопеть.
– Лэоэли! Я не понимаю! Ты говоришь о людях из своей общины. Я ничего не знаю о вас, не помню, ни черта не помню! Я спросил, где Мэт!.. Ответь, если можешь. Почему он не здесь?.. то есть почему Мэт не в моём доме? (Дэниел не заметил, как перешёл на крик, на тихий крик.)
Лэоэли приподнялась с кресла и, встав на колени подле него, взяла его за руки.
– Дэн, никто не знает, что я в твоём доме, – спокойно сказала она и, отпустив его руки, повторила, помогая своими: – Никто не знает, что я в твоём доме. Мэт не знает, что я в твоём доме. Дэн, ни одна душа не должна знать об этом: я нарушила закон.
Дэниел улыбнулся.
– Лэоэли, я понял. Мэт не знает, что ты приехала сюда, что ты в моём доме. Значит, тебе нельзя было рассказать об этом даже Мэту, – Дэниел принялся выстраивать некую логику в этой задачке, уже больше для себя – не для Лэоэли, но рассуждал вслух, иначе было невозможно. – Значит, твоя община противится нашим с тобой отношениям. Я понял: им что-то не понравилось, и они избавились от меня. Они стёрли мне память и избавились от меня. Но почему они удерживают Мэта?.. почему они удерживают Мэта?
