Вскоре езда укачала Лэоэли, и она отдалась воле грёз. Эндрю сказал на ухо Дэниелу, что она не спала всю ночь и глаз не сомкнула в самолёте: боялась. И Дэниелу пришлось отложить на туманное потом вопрос, который время от времени теребил его с тех пор, как к нему вернулась память: почему Торнтон? Что за странное перерождение? Он погрузился в свои мысли, растворившиеся мало-помалу в дремоте, и не знал, сколько прошло времени, когда вдруг услышал:
– Дэниел, – это был голос Эндрю, – отвечаю на ваш вопрос: я жажду говорить на языке Лэоэли. Вот, возьмите.
Дэниел принял от него бирюзовый шарик… и только спустя минуту (он был не только удивлён, но и неожиданно тронут) сказал:
– За это я благодарен вам, Эндрю. Знайте: они называют это Слезой и, храня Её, охраняют свой мир.
– Для меня нет ничего дороже познания истины, – тихо ответил Эндрю и добавил: – Не знаю, чего в этом больше… светлого или тёмного. Если сможете, простите меня за Лэоэли.
Та открыла глаза и, увидев в руке Дэниела Слезу, прошептала (с трепетом в душе) всего одно слово:
– Дорлиф!
…«Что это?.. Я словно парю над землёй. Какая лёгкость… словно нет тела… Однажды в детстве я уже испытал такое. Помню: руки медсестры играют со шприцем, привычно, как с куклой. Игла нюхает кожу… моя жизнь уходит в цилиндр – и я теряю себя, пространство, время… и через мгновение обретаю вновь. Я под потолком и сверху невольно созерцаю происходящее. Вижу себя, двух женщин в медицинских халатах, склонившихся надо мной…
Вот и сейчас я парю в выси… Внедорожник лежит на боку в стороне от шоссе, покорёжен. Грузовик – поперёк, покорёжен. С двух сторон подъезжают и останавливаются машины. Среди них – две „скорые“ и две полицейские. Вокруг внедорожника сгрудились люди, суета… Кто это?.. Сэмюель. Это Сэмюель. Сэмюелю перевязывают голову. Он машет рукой и что-то объясняет, бурно, настырно, он не в себе… Двое – парамедики – ведут под руки Лэоэли. Она кричит… оборачивается назад, порывается к кому-то из тех, кто остался у внедорожника. Она в истерике… Медики склонились над Мартином… Слышно, как забилось его сердце. И земля слышит эти биения, и содрогается вместе с ними, и содрогает воздух, и я слышу эти биения вместе с землёй, вместе с воздухом. Его правый глаз открыт… но в нём нет взора. В нём нет взора, он покинул его… Ещё два тела… Эндрю. Чёрный мешок… для Эндрю. Ещё чёрный мешок… для… Нет!.. нет!.. нет!.. нет!.. нет!.. Что вы делаете?! Нет! Подождите! Я вернусь!.. Я же вернусь!.. как тогда, в детстве, когда кровь из вены… Звуки, звуки, какофония звуков… как тогда, в детстве…»
– Очнулся, – услышал Дэниел женский голос. – Пожалуйста, пройдите. Но не больше трёх минут. Вот стул, присядьте.
– Мартин, – это был голос лесника, как тогда, на поляне.
«Значит Мартин жив», – промелькнуло в голове у Дэниела, и он открыл глаза: рядом сидел Сэмюель. Дэниел посмотрел по сторонам. В небольшой палате, кроме него и Сэмюеля, никого. «Где же Мартин?»
– Сынок, как чувствуешь себя? – спросил Сэмюель, глядя прямо ему в лицо.
«Какого чёрта?!» – подумал Дэниел и слабым голосом произнёс вопрос, на который сам ответа не нашёл: – Где Мартин?
– Ты в больнице, сынок, – ответил Сэмюель, ничуть не смутившись и не сетуя на то, что племянник сказал «Мартин» вместо «я». Раз ему невмоготу терпеть себя такого, пусть будет «Мартин» вместо «я».
Дэниел закрыл глаза… и почувствовал, что закрыл лишь один глаз – правый. Открыл… и понял, что только правый глаз – глаз. Ещё раз закрыл и открыл. Ещё раз закрыл и открыл.
– Что с остальными? – спросил он, несмотря на то, что в эти секунды больше всего боялся ответа на этот вопрос.
– Эндрю и… твой друг, Дэниел, погибли сразу, на месте.
Холод пробежал по всему телу Дэниела. «Господи! Пусть это будет неправдой! Пусть это будет сном! Пусть это будет дьявол вместо Сэмюеля, представший передо мной в Мире Грёз!» – возопил он неслышно.
– Я был на похоронах Дэниела, – продолжал Сэмюель. – Его девушка, Лэоэли, тоже. После аварии она жила у нас. Целыми днями напролёт плакала, убивалась по нему. После похорон ушла.
– Бирюзовый шарик?
– Взяла с собой, на память о нём.
– Хорошо.
– На похороны приезжали его родители. Они у него археологи. Добрые люди. Жаль, виделись с ним очень редко.
Слёзы скатились по правой щеке Дэниела.
– Поплачь, сынок. Хорошего друга нашёл ты в лесу… да вот потерял. Поплачь.
– Наши рюкзаки? – спросил Дэниел, вспомнив о глобусах, ради которых он с Мартином накануне своей смерти слетал на родину, на земную родину (ещё он вспомнил о дневнике Буштунца, но подумал, откуда же Сэмюелю знать о какой-то тетрадке).
– Я всё в дом перенёс. Приедешь – разберёшься сам, что к чему.
– Вам пора, – женский голос прервал встречу, и Дэниела не огорчило это – напротив, он хотел остаться один.
– Мартин, мне идти надо – пойду. Завтра приеду. Узнаю, что тебе можно, и привезу. Лес соскучился по тебе, сынок. Ну, до завтра, – сказал Сэмюель и задержался на секунду в ожидании, что ответит ему племянник. Но… Дэниел не выговорил ни слова, не смог выговорить ни слова.
…Время шло. Для Дэниела – тащилось в никуда. Он лежал на больничной кровати и кормил себя правдой, и правда была у него и на завтрак, и на обед, и на ужин: «Это конец… конец всему. Недавно ты жаждал сгинуть… и вот твоя жажда утолена: ты сгинул. Ты можешь уговорить себя, что вокруг тот же мир и ты остался в нём. Ты видишь и слышишь его, и трогаешь его. Ты можешь отыскать или придумать для себя какой-то новый лакомый кусочек этого мира. Но ты… ты не в силах уговорить этот мир, обмануть его, этот вещественный, предметный глазастый мир. Он не видит тебя и никогда больше не увидит… ни глазами Лэоэли, ни глазами Мэтью, ни глазами Кристин. Ты подвёл их. Ты был большим куском их жизней. Скоро они узнают, и на душе у каждого из них будет черным черно. Лэоэли уже вкусила этой участи и, как сказал этот лесник, который называет тебя сынком, убивается по тебе… убивается. Ты не задумывался, что это значит: убивается? Ответ проще простого – убивает себя. Теперь и Лэоэли, и Мэтью, и Кристин будут убиваться по тебе, то есть убивать себя… „Мишутка Дэнни, хоть и маленький, должен знать, что про смерть шутить нельзя“, – как-то сказала тебе бабушка. Но ты не внял её мудрости и накликал… Потом появился Мартин, Лэоэли вернулась из небытия, ты вновь стал обладателем Слезы. И ты уже не жаждал сгинуть. Ты снова почувствовал в себе Дэнэда, и в тебе возродилась страсть. Но ты уже накликал… и приговор приведён в исполнение: тебя нет, теперь тебя больше нет. Это конец».
…Уже четыре дня Дэниел жил в доме Сэмюеля, в комнате Мартина. Для себя он оставался Дэниелом, потому что продолжал воспринимать окружающий мир и думать, как Дэниел. Лишь тело его было не телом Дэниела. Оно приспосабливалось к его воле, не склонной требовать от него столько же жизни, сколько от воображения, а Дэниел приспосабливался к нему, от природы сильному и заряженному. Чтобы примирить в себе Дэниела и Мартина, он начал с того, что купил новые джинсы, три футболки, джинсовую рубашку и треккинговые ботинки… ботинки, чтобы прятать в лесу своё новое лицо, как прятал Мартин.
