– Вернулся, сынок! Как я рад теперь! Смотрю, ты с нашими…
– Приветствую тебя, дорогой Малам.
– Дай-ка я тебя обниму, дорогой Мэт. Потеряли мы тебя из виду, да вот ты сам нашёлся.
– Приветствую тебя, Малам, – сказал Дэниел, и в волнении, неожиданно охватившем его, стал ждать.
Малам, услышав незнакомый голос, замер и вгляделся в лицо парня, стоявшего перед ним.
– Вижу, не ошиблась палка моя, распознав непривычную поступь подле привычной. Сынок, можешь ли ты развеять смущение во мне?
– Отец, давай я скажу, как скажу.
– Как повелось меж нами, сынок.
– Отец, называй моего друга Дэном. У него Слеза и заветное Слово, и он вместе со мной и Мэтом нёс Слово Фэдэфу. Он, и никто другой, заслужил право называться этим именем. Другого Дэна, который был бы связан с Дорлифом так правильно, как тот Дэн, что перед тобой, у нас нет и не будет.
– Приветствую тебя, Дэнэд. Пойдёмте домой, ребятки. Там всё расскажете.
– Постой, отец. Я тотчас отправляюсь к Фэлэфи. Этого требует предстоящий поход. Фэдэф указал нам знаки, что ведут нас по пути, назначенному Слову и его Хранителям. Мэт и Дэн расскажут тебе о встрече с твоим давнишним другом. Всё, побегу.
– Вода во фляге есть, сынок?
– Если у тебя с собой, давай меняться.
Малам вынул из чехла на поясе свою флягу и отдал её Семимесу.
– Будь осторожен, сынок.
Семимес прибрал флягу в опустевший мешок и побежал прочь.
– Дэн, Мэт, пойдёмте домой, – сказал Малам, и это вышло у него как-то грустно.
* * *
Дорлифские ночи привыкли играть со светом, местами лёгким и задорным, а где-то ласковым и нежным, со светом, что, вспыхивая под куполами домов, живо сочился сквозь них и распространялся в просторах темени, дразня и будоража её, и, наигравшись, затухал, признавая её полновластие. Нынче же в чёрно-фиолетовой ночи, что окутала Дорлиф, бушевали костры, сотни неистовых костров. Они яростно вгрызались в неё и разрывали на части. Это были не те костры, с которых начинала возрождаться жизнь после вторжения Шороша. Это были костры, которые глумились над жизнью, оставляя в её пространстве ожоги и раны. Они пожирали сады и аллеи, в бешенстве перекидывались на жилища, обращая их в себя и оставляя земле Дорлифа лишь пепел. И им было всё мало и мало.
Лишь полоска нынешней ночи над Дорлифом обошла участь быть поруганной. К ней прикасался покойный и приветный лиловый свет, который словно благодарил её за что-то, и это «что-то» было их тайной. Лиловый свет исходил от глобуса. Малам не убрал его перед сном, как делал три последние ночи. Он ждал стука… в дверь ли, в окно… Дэниел и Мэтью разделяли его участь и, сидя у камина в уже успевших привыкнуть к ним креслах, прислушивались к сторонним звукам…
– Слышите? – тихо сказал Мэтью, словно боясь голосом перебить то, что услышал сам.
– Похоже, в моё окно.
– Ступайте в комнату Дэна и впустите Семимеса и его спутника, – проговорил Малам, живо слезая с дивана. (Дэниел кинул на него вопросительный взгляд). – Двое их нынче.
Ребята выскочили из гостиной в коридор и в несколько торопливых шагов (их подгонял повторный стук), на ходу пихнув дверь, оказались у окна. Через мгновение Семимес и Савасард стояли перед ними. У Семимеса под накидкой была новенькая защитная рубашка – подарок лесовика.
– Привет, светлячки! Пообвыкли в забытом гнёздышке? – Семимес явно был в настроении.
– Как будто и не покидали его. Целыми днями у камина расслабляемся, – ответил Мэтью (Дэниелу было не с руки распространяться о забытом гнёздышке).
– Приветствую вас, друзья, – сказал Савасард. – Рад снова видеть тебя, Мэт. (Савасард и Мэтью обнялись.) А тому, кто вернул нам надежду, хочу пожать руку.
– Я к отцу. Приходите в гостиную: подарок наш там светится на загляденье. Могу поспорить, ты никогда не видел этакого, лесовик, – сказал Семимес и вышел, давая Савасарду возможность нестеснённо испытать Дэна, но закрыв свою хитрость словами, которые не нужно было искать. Мэтью, сообразив, что к чему, последовал за ним.
Савасард долго не отпускал руку незнакомца, спрашивая глазами, почему Дэн.
– Ты смотришь на меня так, как будто я должен тебе что-то сказать.
– Так скажи… чтобы на сердце у меня всякий раз, когда я буду произносить дорогое мне имя, было легко.
– Перед тем как отправиться в первый поход, Дэн спросил тебя, какое слово ты скажешь ему. «Палерард», – ответил ты, и в этом слове заключалась твоя тайна… тайна лесовика. И она словно приоткрылась ему. Теперь моя очередь, и я говорю: Палерард.
Наступило молчание, и в этом молчании было мгновение, когда Савасард словно окунулся в черноту Перекрёстка Дорог и почувствовал боль – боль души. Это была не его боль… Он вернулся в реальность и распознал эту боль, и на глазах у него выступили слёзы.
– Дэн, – трепет его души наполнил эти звуки, и он обнял Дэниела, как обнимают старых друзей после долгой разлуки.
…Через час за круглым столом в гостиной сидели пятеро: Малам и четыре Хранителя Слова. Семимес снял с пояса и поставил в центр круга гнейсовый мешочек, что дала ему Фэлэфи.
– Фэлэфи держала в нём баринтовые орехи, – начал он. – Теперь же внутри него что-то более ценное…
– Слёзы! – не удержался Мэтью. – Ты их заполучил!
Мыслью своей Семимес не одобрил неуместной бойкости Жизнелюба, но не высказал этого, потому как восклицание его («Ты их заполучил!») вполне перевешивало своей правильностью неправильность бойкости. Он серьёзным тоном продолжил:
– Теперь же внутри него то, что впредь мы должны оберегать и защищать, а при приближении неминуемой смерти – вверить мешочек скалам или камням и положиться на то, что чуждый взор не вычленит его среди них. Теперь сочти Слёзы Шороша, Дэн: каждый из нас должен удостовериться, что Их столько, сколько есть.
Вынимая Слёзы по одной, Дэниел подкреплял то, что видели глаза, голосом:
– Одна. Чёрная.
Семимес, как истинный дорлифянин, знающий историю каждой Слезы, решил помогать ему.
– Чёрная Слеза. Тланалт вручил Её Гордрогу на секретном совете, который назначил нас Хранителями Слова.
– Вторая, белая с фиолетовым отливом.
– Эту Слезу нашла Лэоэли и передала Суфусу и Сэфэси. Я сказал лишь о главном в судьбе этой Слезы. Вынимай третью, Дэн, нечего скучать.
– Жёлто-оранжевая.
– Эту Слезу хранила наша дорогая Фэлэфи с тех самых пор, как мой отец вверил Её девочке-целительнице, Фэли. Она сама рассказала мне об этом. Не тяни, Дэн.
– Четвёртая. Тоже жёлто-оранжевая.
– Может, оранжево-жёлтая, раз жёлто-оранжевая уже была? – шутливо заметил Мэтью.
