Оставив позади Оранжевую и Соседнюю Поляны, Фелклеф не заметил – перед его глазами продолжала сидеть за столиком в трактире «У Блолба» новость, которая и заставила его ополоуметь и не видеть ничего не только вокруг, но и перед собой, – Фелклеф не заметил, как оказался, благодаря привычке ног бежать туда, куда велено, у гриба, в котором жил…
– Малам! Малам! Выходи! Я к Гройоргу – догоняй!
– Не надо к Грйоргу! – донёсся в ответ голос Малама из шляпки. – Он здесь!
– Не надо к Гройоргу! – вторил ему голос Гройорга. – Он здесь!
Вслед за голосами в том же порядке по лестнице спустились друзья Фелклефа, Малам и Гройорг. Первый был круглолик, шустроглаз, курнос и смекалист (смекалка, казалось, была такой же данностью его лица, как круглость, шустроглазость и курносость), на голове его густо произрастали соломенные кудряшки. Ему, как и Фелклефу, уже стукнуло тринадцать, однако ростом он отставал от приятеля на целую голову. Второй, Гройорг… его такое же округлённое и такое же окудрявленное сверху и с боков лицо отличалось задиристостью взгляда, который, кроме задиристости, выявлял особого рода сообразительность, заключавшуюся в привычке задаваться вслух прямыми, ещё не оформившимися в виде чёткой мысли вопросами и давать такого же рода ответы. Ростом он вышел поменьше Малама, но вряд ли слово «поменьше» подходило к этому мальчонке, поскольку отставание в росте природа с лихвой возместила ему широченными круглыми плечами и квадратной спиной. Гройорг был младше своих трёх друзей на два года, но это обстоятельство не делало его молокососом ни в их глазах, ни в его собственных (в его собственных он вроде как и не был младше).
– Что случилось-то? – спросил Малам, явно прочитав в облике Фелклефа, что что-то случилось.
– Случилось-случилось, – пробормотал тот, ещё не отдышавшись. Бежим к Зусузу – там расскажу, а то обидится.
Фелклеф не случайно обронил это «а то обидится»: третьего дня Зусуз точь-в-точь в такой же ситуации, как нынешняя, сказал: «Если мы друзья, то нечего одного из нас левым берегом попрекать».
Ребята пересекли Правобережную Поляну, бегом спустились к реке, в два счёта одолели мост через Малгуз и ближней тропой, сбавив ход (не по своей воле, а из-за крутизны подъёма), направились к грибу, в котором жил Зусуз. И весь этот путь они проделали молчком, несмотря на то, что Фелклефу так не терпелось рассказать, а Маламу с Гройоргом – разузнать.
Зусуз, заметив их в окно, тотчас спустился и подождал у своего гриба. Не худющий, не круглый, не квадратный – ничего такого в нём не было. А был он какой-то… какой-то не такой. Сразу, при первой же встрече с ним, да и при второй, и при третьей тоже, бросалась в глаза какая-то нескладность в его лице, что-то в нём было не так, словно одно (глаза ли, нос, рот, скулы, лоб, подбородок) не подходило к другому (к глазам ли, носу, рту…) или, может быть, находилось не там, где должно было бы находиться. Но что именно в его лице стоило бы передвинуть или изменить, а может быть, даже заменить, сказать никто бы не взялся. С голосом Зусуза природа тоже сотворила непонятность. Голос его являл собою какую-то особую силу, не ту, из-за которой, не задумываясь, можно сказать: «громкий голос», «зычный», «мощный». Нет, это была другая сила. Передавалась она, конечно, через тембр голоса, через краски его, но происходила, рождалась… как рождаются гром и молния, при столкновении. Невидимое столкновение происходило в душе Зусуза, и оттого голос его был сродни грому небесному, и проявлялось это, когда мальчик не на шутку сердился. И оторопь брала тех, кто в эти мгновения находился рядом с ним… Ещё Зусуз отличался приметливостью, и, пожалуй, лишь Малам мог посоперничать с ним в этой цепкости, в этой хватке глаза и уха… и ещё чего-то.
– Зусуз, Зусуз!.. у Фелклефа такая новость, что на месте сгинешь, – опередил всех Гройорг.
– Откуда ты знаешь?! – возмутившись, придрался Фелклеф.
– Откуда-откуда? Оттуда! Я и не говорил, что знаю!
– Ну и не говори тогда, коли не знаешь!
– А ты говори, а то лопнешь, в себе держать! – заступился за Гройорга, не за Гройорга даже, а за до сих пор не утолённое любопытство Малам.
– А я и говорю. Знаете, кто сейчас у отца в трактире сидит?..
Три открытых рта оставались беззвучно-открытыми. Фелклеф, безотчётно поддразнив и своих друзей, и себя паузой, продолжил:
– Болоб утром на лодке привёз и сразу к отцу.
– Чужака! – выкрикнул Гройорг.
– Чужака? – обернул вопросом нетерпение Гройорга Малам.
– Чужак чужаку рознь, – подметил на это Зусуз и, ковырнув взглядом глаз хранителя новости, добавил: – Верно, Фелклеф?
– Если бы не верно! Ещё как верно! Такого во всём Прималгузье не видывал никто. На нём серебристый плащ, синяя рубаха, серые штаны сплошь в карманах и чёрные сапоги с голенищами, стянутыми крест-накрест бечёвкой.
– На ком «на нём»? – торопил Гройорг главный ответ.
– На том, кого отец за стол усадил и кому кушанья подал.
– Кого же он усадил-то?.. кому подал? – справедливо не унимался Гройорг.
– В тебе вопросов больше, чем в моём рагу кусочков крольчатины!
– Пока что всего один. Сидел-глядел, да так и не углядел!
– Полагаю, за тем столом человек сидит, коли на нём штаны да сапоги, – подвёл логику Малам.
– Если бы! – возразил Фелклеф. – Оттого не знаю, как сказать, что никогда прежде не встречал этаких людей. Роста высокого, выше высокого на две головы. Во всём Прималгузье таких не сыщешь.
– Ты сам дылда, каких не сыщешь, – больше поддел, чем возразил Гройорг.
– Да разве ж рост его мешает мне признать в нём человека?
– Он говорил? – спросил Зусуз и добавил: – Если говорил, то человек.
– Разговаривал с отцом совсем как человек. За кушанья благодарил, когда отец подал (отец ему сам подал). За комнату тоже (отец ему комнату предложил).
– Вот уж сдерёт с серебристого плаща! – сообразил Гройорг.
– Ничего не возьмёт с путника, – сказал Малам.
– Не возьмёт с него, чтобы взять за него, – прикинул Зусуз.
– Как это не возьмёт, да возьмёт? – озадачился Гройорг.
– Тебе охота на него посмотреть? – спросил его Зусуз.
– А то.
– И Маламу охота. И я не прочь. Дошло?
– А то.
– Отец не дурак: выгоду свою знает. Чужака удержать надо, а значит, умаслить, не то в другой трактир подастся. Комнату за так, стол даром – и он наш.
– Ни одной лисички не возьмёт? – не поверил Гройорг.
– Как бы не так! Возьмёт Блолб свои монеты, только не с серебристого плаща, а с тех, кто глазеть на него придёт, – пояснил задумку трактирщика Зусуз.
– Ловко, – заключил Гройорг.
– Болоб – молодчина: бросил удить ради чужака – на крючок его подцепил. Я бы не смекнул, – похвастался удачей брата Фелклеф.
