…Когда очередь дошла до баринтовых орехов, Мэтью и Дэниел молча переглянулись (они подумали об одном и том же), потом невольно глянули на Семимеса, который, к счастью, не заметил их оплошности.
– Мэт, не ты ли спрашивал меня, почему злодеев, которые гнались за нами, называют ореховыми головами? Получил ли ты ответ на свой вопрос?
– Да, Семимес. Ответ у меня перед глазами.
– Я же тебе обещал. Так и есть: смотришь на орех – вспоминаешь злодеев.
(Баринтовый орех размером был так велик, что два ореха вряд ли бы уместились на ладони взрослого человека. Он был крив, бугрист и шероховат, к тому же несимметричен, в отличие от большинства других плодов. Скорлупа его в точности повторяла очертания растущего ядра. А росло оно необычно: каждая часть его, которая сама только и мнила, что она самостоятельна, выпячивала себя, как могла, словно старалась, оттесняя и придавливая соседей, перегнать все остальные части. Заметное сходство голов обитателей Выпитого Озера с этим корявым плодом и побудило людей назвать злодеев ореховыми головами.)
– Несправедливо, – сказал Дэниел, пробуя баринтовый орех.
– Что несправедливо, Дэн? – обратил на него свой въедливый взгляд Семимес.
– Мне нравится баринтовый орех. Вкус изумительный, но…
– Как будто их обжарили, правда, Дэн? – подхватил Мэтью. – И они от этого стали ещё вкуснее.
– Никто орехи не обжаривал, – возразил Семимес. – Их только очистили и поставили на стол, чтобы мы сразу ели, а не лупили скорлупу, когда слюнки текут.
– Это правда, баринтовые орехи не обжаривают. Вкус этот (как ты, Мэтэм, сказал: будто их обжарили) – часть вкуса самих орехов, – пояснил Одинокий. В глазах его была улыбка: его забавлял этот досужий разговор и к тому же давал ему возможность получше разглядеть пришлых молодых людей, особенно того, кто заставлял чувства и мысли его быть не только здесь, а возвращаться в далёкое прошлое, связывая его с будущим.
– Можно я доскажу мысль? – обратился к друзьям Дэниел.
– Да, Дэнэд, будь добр, скажи, что хотел, – ответил за всех Одинокий.
– По-моему, несправедливо переносить название того, что доставляет нам радость, на то, что приносит нам горе и отвратно нам. Я не стану называть этих уродов ореховыми головами, – почему-то немного волнуясь, сказал Дэниел.
– Злодеев сравнили с баринтовыми орехами по их облику, который оценивает глаз, а радость нам доставляет в орехах то, что чует язык, – не согласился с доводом Дэниела Семимес.
– Мудрёно, – заметил Мэтью.
– Пусть так, Семимес, – ответил Дэниел и твёрдо повторил: – Я не стану впредь называть этих уродов ореховыми головами.
– А как ты собираешься их называть, Дэн? – спросил Мэтью.
Дэниел задумался.
– Не могу сразу сказать. В голову про эти головы ничего не приходит. Я лучше ещё один орех съем… без задних мыслей.
– Кушай, Дэнэд. И вы, Мэтэм и Семимес, кушайте, набирайтесь сил.
– Корявыри, – почти воткнувшись в стол, произнёс Семимес, произнёс так, словно выдавил из себя крепко застрявшую… корявую занозу. – В этом имени и их наружность, и их нутро – они… корявоголовые твари. Они – корявыри.
Все посмотрели на него так, как будто он только что появился здесь с какой-то ценной находкой, которую где-то откопал. (Он-то знал где).
– Ты мудрец, Семимес, – обрадовался находке Дэниел, заваривший эту кашу. – Теперь я знаю, как буду их называть – корявыри.
– Скажу честно. Прежнее название не мешало мне с аппетитом есть баринтовые орехи. Но одно я знаю точно: я с тобой, Дэн. Корявыри – говорю я.
– И я вслед за вами, мои юные мудрые друзья, говорю: корявыри, – сказал Одинокий.
Семимес встал из-за стола – Дэниел и Мэтью подняли на него глаза.
– Спасибо тебе за угощения, Одинокий, – сказал он тихо, устремив свой взгляд в пол, и направился к камину.
Дэниел и Мэтью, покончив с корявырями, съели ещё по одному баринтовому ореху и выпили по чаше доброго травяного настоя. Потом тоже устроились у камина. Одинокий снял со стены несколько шкур и разложил на полу.
– Надеюсь, сон ваш будет безмятежен, друзья мои. Я же пойду послушаю горы.
– Проводник, как ты? – спросил Мэтью, положив руку на плечо Семимеса.
– Отец говорит: «Свою печаль отдай огню, а себе возьми чужую». Вот я сижу и подбрасываю в камин свою печаль, как сырые поленья.
– Я всю дорогу хотел тебя спросить об одной вещи, но так и не удалось. Сейчас можно?
– Отчего же нельзя, Мэт. Пытай своего проводника.
– Что у тебя за палка такая? Остановила… этих…
– Корявырей.
– Корявырей. Всё слышит, всё видит да ещё как-то тебе ухитряется рассказать. Что за палка? Мы с Дэном никогда таких не видели.
– Отец сделал для меня эту палку. Есть такое растение, может быть, слышали, – болотный двухтрубчатник… Вижу, не слышали. Вот из него-то она и сработана. Отец научил меня слушать её. Наука и простая, и сложная: ты привыкаешь к ней – она к тебе. Главное тут – чутьё руки и терпение… которого мне не хватает.
– Твой отец говорит, что тебе не хватает терпения? – предположил Дэниел.
– Нет, Дэн, не угадал. Отец никогда мне этого не говорил. Я сам знаю. Принеси-ка лучше палку, чем гадать.
Дэниел принёс палку.
– Мэт, я и не догадывался: оказывается, снизу она гораздо тяжелее, и её вес сосредоточен в этой загогулине.
– Дай-ка сюда – покажу сам… Эта загогулина – корень двухтрубчатника, очищенный от отростков. Внутри внешней трубки ещё одна, поменьше. Поэтому растение и называется так, как называется. Теперь возьмите. Разглядывайте, трогайте, изучайте, как можете.
Дэниел взял палку. Семимес продолжил:
– Палка не уступает в прочности мечу лесовика и разбивает любой камень.
– И любую голову, даже голову корявыря? Да, Семимес? – спросил Дэниел, чтобы угодить гордости Семимеса.
– Изучай палку, Дэн, а не задавай вопросов, которые заставляют того, от кого ждёшь ответа, не слышать их.
– Почему? – в голосе Дэниела зазвучала обида. – Почему мой вопрос заставляет тебя не слышать его? Что в моём вопросе дурного?
– По-моему, нормальный вопрос о боевых свойствах палки, – поддержал друга Мэтью.
– Ох, друзья мои, Дэнэд и Мэтэм…
– Если друзья, то Дэн и Мэт, не так ли, Семимес? – придрался Мэтью.
– Очень так, Дэн и Мэт. Очень так… Что дурного? Скажу по-другому: не заставляй того, кто должен тебе ответить, пробовать языком кровь, вкуса которой сторонится и твоя, и его душа.
– Ты прав, Семимес, – сказал Дэниел… не сразу. (Мэтью не сказал ничего).
