– Неведомыми коридорами, – добавил Дэниел.
Они снова склонились над тетрадью.
– Нэтэн – вот настоящее имя твоего деда, – сказал Мэтью.
– У него два имени: в нашем Мире его звали Дэнби Буштунц, а в этом – Нэтэн.
– Этим именем тебя назвал Одинокий. Ты заметил? Вчера, когда впервые увидел тебя? Значит, он знал твоего деда. Ты очень похож на него, и он узнал его в тебе.
– Значит, он понял, кто я. И он что-то хотел сказать мне. А сказал лишь: «Всему своё время».
– Мальчик мой.
– Что-что?
– «Всему своё время, мальчик мой», – так сказал Одинокий.
– Расспросить бы его сейчас о Нэтэне.
– Всему своё время, мальчик мой, – усмехнулся Мэтью.
– Мэт, мы совсем забыли про другого парня. Пойду позову его.
– Пойдём вместе.
Семимес сидел на уступе неподалёку от Ниши. Он закрывал уши руками, и было очевидно, что делает он это для того, чтобы не слышать разговора между Дэниелом и Мэтью. В добавление к такому нехитрому средству, он что-то бурчал себе под нос… чтобы ещё больше заглушить свой острый слух. Дэниел приблизился к Семимесу, но тот не показал виду, хотя заметил его. Дэниел сел рядом. Мэтью подошёл и тоже присел. Семимес, вполне удовлетворившись своим поступком (который не остался незамеченным), перестал бубнить и, отняв руки от ушей, повернулся к Дэниелу и Мэтью.
– Что зря штаны просиживать, пойдёмте в Нишу – пора подкрепиться, – сказал он, заставляя себя не смотреть на тетрадь в руке Дэниела.
Когда все вернулись в Нишу, Дэниел протянул тетрадь Семимесу.
– Прочитай. Похоже, Одинокий говорил об этом Слове.
Семимес подставил руки ладонями вверх и принял тетрадь так, как бы он принял только Слезу, подари ему судьба такой случай. Потом сел у стены и, продолжая осторожно держать её, прочитал стих. Ничего не говоря, он покачал головой. Потом перечитал его несколько раз.
– Мне не дано распознать этих слов, друзья мои. Но я почувствовал близкую беду и страх в себе, когда вчитывался в них. Твой дед, Дэн, которого звали… – Семимес бросил взгляд на подпись под текстом, – Нэтэн, не случайно оберегал тебя от Слезы и от тайного Слова. И теперь я понимаю, почему Одинокий сказал мне: «На пути в Дорлиф будь осторожнее вдвое, Семимес»… Я же вам скажу вот что, друзья мои. Сегодня от нас не зависит ничего… и сегодня от нас зависит всё: мы всего лишь должны донести это Слово до Дорлифа… Прибери тетрадь, Дэн. Лучше в тот же карман, чтобы не было путаницы в голове. И ты не забудешь, и мы с Мэтом присмотрим за ней. Постой! Чуть не упустил: нам нужно зазубрить этот стих, мало ли что.
Дэниел и Мэтью зашевелили губами, проверяя себя.
– Он сам запомнился, – сказал Мэтью.
– Мне кажется, я тоже не забуду: я эти две строчки уже сто раз прочитал, – сказал Дэниел.
– Ну, вот и хорошо. Семимес-то Слово сохранит… как и Слезу, – на мгновение Семимес погрузился в свои мысли…
– У тебя Слеза? – спросил, ни о чём не подозревая, Дэниел.
Семимес вздрогнул.
– Что ты… сказал?! – вопрос получился у Семимеса как исправление уже было вырвавшегося из его груди окрика: «Что ты наделал!», как будто Дэниел в чём-то провинился, и от этого многое зависит. – Что… Повтори!
Дэниел даже растерялся: так проявились в лице их проводника ореховые черты и очертания (которые он унаследовал явно не от матери).
– Я… просто спросил, есть ли у тебя Слеза.
– Я… просто не помню… – Семимес проглотил ком, подступивший к горлу, – не помню, говорил ли я тебе… вам, Дэн и Мэт… Мэт и Дэн, что Слёзы есть только у Хранителей. Только у Хранителей. Дорлифянин, которому выпадает случай найти Слезу, должен передать Её одному из Хранителей. Сердце подскажет, кому из них. Не помню, говорил ли я вам об этом.
– Всё понятно, Семимес. Ты хорошо всё объяснил, – сказал Дэниел, уже смекнув, что задал Семимесу не тот вопрос. – Не так уж и важно, упоминал ли ты об этом прежде.
– Да, объяснил толково, – подтвердил Мэтью, не имея, как и Дэниел, желания продолжать этот разговор: он уловил, что что-то было не так… то ли в вопросе Дэниела, то ли в том, что последовало за ним.
– Теперь, Дэн, можешь убрать тетрадь… Давайте-ка покушаем, – предложил Семимес… – Руксовый чай, конечно, не паратовый, но тоже свой аромат имеет, добрый аромат. Надо при случае Одинокого паратовым угостить. И сухих паратовых листьев впрок дать – будет заваривать. Теперь стану с собой мешочек брать, когда в лес или в горы иду. Для него. Что ж всё время руксовый пить. Надоест один руксовый пить. Очень надоест.
– Это ты правильно говоришь, Семимес. Ты нас вчера паратовым угостил – сегодня вот руксовый пробуем. Надо, чтобы и Одинокий паратовым побаловался, – сказал Мэтью, пряча глаза, чтобы Семимес не заметил в них какой-нибудь несерьёзности.
– А то сидит в пещере и пьёт один руксовый. Всё руксовый да руксовый, – посетовал Дэниел.
– Всё руксовый да руксовый, – повторил Семимес, приветно улыбнувшись. Но тут же глаза его, пробежавшие от Мэтью к Дэниелу, наполнились болью. Ведь он едва справился с гневом, который нахлынул на него так незаметно и быстро, когда он неожиданно для самого себя бросился защищать Слезу… которая могла бы быть у него… И почему бы Ей не быть у него? Почему бы Ей не покоиться в его поясном кошеле, или в каком-нибудь кармане, или в укромном местечке его сумки, где бы Она лежала в мешочке, сшитом из лилового бархата нарочно для Неё и прихваченном вчера наудачу?
…Совсем немного оставалось ребятам спускаться по горной тропе до подножия Харшида, до того самого места, где вчера Дэниел и Мэтью повстречались со своим будущим проводником. Вдруг Семимес остановился и сказал удивлённо:
– Отец?!
В двухстах шагах от них на камне сидел человек.
– Нет, не отец: у отца никогда не было чёрного плаща. Разве я видел когда-нибудь у отца чёрный плащ? Это не отец.
На человеке, которого Семимес поначалу принял за своего отца, был чёрный плащ с капюшоном, покрывавшим его голову.
– Горбун какой-то, – сказал Дэниел, – и, похоже, очень маленького роста.
– Мой отец тоже горбат и тоже мал ростом. Поэтому я и ошибся сразу, – объяснил Семимес. – Давайте подойдём к нему – узнаем, почему он здесь.
– Может, ребёнок? А под плащом сумка с баринтовыми орехами, – предположил Мэтью (в тоне его слышалась легковесность).
– Это не ребёнок. И будь посерьёзнее, Мэт. Не забывай, что мы несём в Дорлиф, – сказал Семимес.
Чем меньше становилось расстояние до незнакомца, тем больше тревога (какая-то необъяснимая тревога) наполняла души ребят. Он должен был уже услышать их шаги, так близко они подошли к нему, но он по-прежнему сидел (боком к ним), не поворачивая головы и не шелохнувшись… И они, все трое, даже Семимес, вздрогнули и тут же замерли на месте, когда вдруг раздался его голос… голос, способный, казалось, перевернуть камни вокруг (не надрывно громкий, но… способный перевернуть камни вокруг):
