Дэниелу стало жаль его.
– Семимес? Про часы всё? Нам с Мэтом про часы интересно. Правда, интересно, – мягко сказал он и уже хотел положить руку ему на плечо, но постеснялся.
Семимес пошёл, не ответив. Но сделав несколько шагов, сказал в своей манере, не оборачиваясь:
– Всё, да не всё.
Мэтью и Дэниел быстро догнали его и пошли рядом с ним, Мэтью по правую руку, Дэниел – по левую.
– Всё, да не всё. Между метками с цифрами, которые означают часы, есть метки размером поменьше и без цифр: они делят каждый час пополам и означают половину часа, а каждую половину ещё пополам – это четверти.
– Всё, да не всё, – повторил Мэтью с той же укоризной в тоне, с которой эти слова чуть раньше произнёс Семимес. – А ты не хотел досказывать.
Невольная гримаса на лице Семимеса выдала, что это замечание пришлось ему по нраву. Он с удовольствием продолжил:
– Всё, да не всё. Над часовым кругом стоит серебристый ферлинг. Точь-в-точь такой же, как Рур, самый красивый и самый сильный ферлинг Лутула. Когда на него смотришь, кажется, что он живой. Когда на него смотришь, кажется, что он в любое мгновение готов броситься защищать часы и светящийся камень. В ночи голова ферлинга находится в огненном свете камня, исходящем снизу. И мой вам совет: в ночи смотрите на часовой круг, на время, но избегайте встречи с его взглядом.
– Да-а! – с чувством протянул Дэниел.
– Да-а! Ещё один ферлинг, – в тоне Мэтью слышались другие нотки.
– Да-а! Вот такие у нас в Дорлифе часы, – с довольством проскрипел Семимес… – Да-а! Под добрый рассказ и в горку не круто идти. Не больше двухсот шагов до макушки нашего холма осталось.
Эти слова будто подтолкнули Дэниела – он, ничего не говоря, побежал наверх, откуда можно было увидеть то, что всё последнее время казалось ему призраком, который манил и манил его. Мэтью поддался неожиданному порыву друга и устремился за ним, но, сделав несколько шагов, остановился… потому что его душа, в которой так много места занимал Дэниел, подсказала ему: «Оставь его наедине с собой». Мэтью подождал проводника.
– Отстал от друга? – спросил, поравнявшись с ним, Семимес. – Как он припустил!
Мэтью не стал отшучиваться, а сказал два слова, которые были преддверием правды, негромко сказал:
– Так надо.
Оба они не отрывали глаз от Дэниела: в его порыве, в его беге, в его движениях был какой-то нерв, который удерживал и их взгляды. Они видели, как он взбежал на макушку холма и вдруг остановился как вкопанный, будто дальше был обрыв. Какое-то время он стоял так. Потом обхватил голову руками и упал на колени.
– Если бы Семимес был целым человеком, он бы сказал, что не всякий пришлый чужой, – сказал Семимес и добавил: – Он мог бы вернуться внуком ушедшего за Словом сына.
Мэтью поразила проницательность парня, который шёл рядом с ним, и он сказал в ответ:
– Если бы твои слова донеслись до Дэна, он бы подумал, что не всякий проводник мудрец, но одного мудреца среди проводников он знает. А Мэт, известное дело, согласился бы с ним.
Подойдя ближе к Дэниелу, Мэтью и Семимес услышали, что он плачет… А ещё через несколько мгновений Мэтью понял, что заставило его друга так безоглядно предаться чувству. Вдалеке было то самое местечко, которому не могло найтись места на глобусе Буштунца, и поэтому оно парило над Нашим Озером. Теперь оно стояло на земле, на которую он и Дэниел пришли из селения Глобус, земле, далёкой-далёкой от Глобуса или близкой… настолько близкой, что не нужно даже, чтобы крутилось колесо. Теперь это местечко обрело своё имя. Перед ними, как на ладони, предстал Дорлиф. Это был оранжево-зелёный городок, вернее, оранжевый городок, утопавший в зелени садов, палисадников, аллей, просто деревьев и кустов, которым по душе было отшельничество или по судьбе выпало одиночество. Отдельные частички городка, домики, составлявшие его улочки, были окрашены в разные оттенки оранжевого: от бледнокожей морковки-недоростка до жадно облизанного огнём глиняного кувшина. Домики были точь-в-точь такие же, как те, что Дэниел и Мэтью когда-то видели через окуляр микроскопа. Они были какие-то чудные. Тогда непривычную форму жилищ ребята, наверняка, в душе приписали фантазии Буштунца. Но теперь для них стало очевидно, что это было вовсе не плодом его воображения. Стены домиков по периметру образовывали круг, а крыши были выпуклые, какие-то из них чуть круче, какие-то чуть положе. Глаз Мэтью не выхватил ни одного здания, которое бы хвастало своей высотой перед прочими. Все они были в один этаж: и те, что раздались в боках, и те, что довольствовались пространством поменьше. И на всех них лежало лёгкое, но различимое радужное марево (что это?)… На площади посреди городка искрилась, возвышаясь над всем, неиссякаемая бенгальская свеча-гигант… Нет, это была не бенгальская свеча. Это, конечно же, было лучезарное слузи-дерево, то самое, которое нашёл в лесу счастливчик… счастливчик Спапс. Чуть дальше от слузи и вполовину ниже него на сером с голубым отливом столбе прямо над белым часовым кругом серебрился ферлинг.
Мэтью закрыл глаза… снова открыл и, в чём-то убедившись, спросил:
– Семимес, этот воздух над домами… что это?
– Да, что это? – повторил вопрос Дэниел, подходя к друзьям. – Дорлиф поймал радугу и поделил её между домами? Семимес?
– Дорлиф впустил в свои дома свет неба. Раньше свет проникал только через окна. Но когда-то одному мудрому человеку пришло в голову, что его можно впустить и через крыши. Этого человека звали Норон. Он предложил попробовать сделать крышу из самого бесполезного растения на свете – безмерника… из его глупых листьев. Если их вымочить в очень горячей воде, они становятся мягче и податливее, и тогда их можно растягивать до нужной тонкости и прозрачности и надевать на каркас крыши. Первая же крыша удалась на славу: прозрачная, да ещё лёгкая и прочная, как накидки лесовиков. Соседи смеются: мол, у вас, дорлифян, небо вместо крыши. Однако некоторые из них, особенно нэтлифяне, сами поменяли крыши из коры туфра на дорлифские, из безмерника.
– Я понял, – сказал Мэтью.
– Опять ты понял раньше времени. Ну, что ты понял? Поделись со мной и Дэном.
– Это из-за крыш, из-за безмерника. Неровности, прожилки – вот свет и играет. Есть же прожилки на листьях безмерника?
– Известное дело, есть прожилки.
– И между небом и жилищами дорлифян висит радужная кисея, – добавил Дэниел.
– Да, радужная кисея, – повторил Семимес понравившееся слово.
– В путь? – предложил Дэниел.
– В путь, – ответили Мэтью и Семимес.
Идти стало в охотку… потому что под гору… а главное, потому что впереди был Дорлиф.
– Частенько у вас тут камни попадаются. Шорош виноват? – спросил Мэтью.
– Шорош, – протянул Семимес и через некоторое время добавил с грустью: – Шорош забрал его.
– Того, кто из безмерника крышу сделал?
