– Сэр, он…
– Черт побери, что еще нужно этим надоедливым господам?
Кто-то прервал неуклюжие объяснения несчастного констебля. Оторвав взгляд от его испуганного лица, я увидел самого сэра Чарльза, приближающегося тяжелой походкой подобно чудовищу, сотворенному воображением миссис Шелли
[31] или голема из еврейских мифов
[32], – коренастый великан, сплошные накачанные мышцы и крупные кости, и невозмутимый взгляд черных бусинок-глаз. Сэр Чарльз Уоррен был создан, чтобы носить военную форму; даже будучи главой полиции Большого Лондона, известной как Скотланд-Ярд, он носил свой мундир так, будто стоял на капитанском мостике крейсера королевских ВМС «Пинафор»; втиснутый в гражданский сюртук, он, казалось, собирался сделать глубокий вдох, взрывным ударом распрямив могучую грудь так, чтобы во все стороны беспощадно разлетелись обрывки черной шерстяной ткани. Этого у него не отнять: он обладал харизмой. Он принадлежал к той же породе англичан, что и Гордон Хартумский
[33], – человек-крепость, образец честности, нравственности, веры в себя, убежденности в собственном превосходстве, который смотрит на мир лишь в прицел винтовки, направленной на убегающего черномазого. Как жалко, что при всем том Уоррен был непроходимо туп. Коренастый, широкоплечий, в котелке и сюртуке, с резкими чертами лица, частично скрытыми пышными усами, которые так нравятся кое-кому из сильных мира сего, – двумя большими треугольниками жесткой шерсти, окруживших и спрятавших рот. Подбородок, казалось, был отлит из лучшей британской стали, и при ударе по нему другой британской сталью можно было бы высечь искры, однако ни один из кусков стали повреждений бы не получил.
– Сэр, это же улика! – воскликнул я. – Она могла бы вывести нас на того типа! Уму непостижимо, как…
– Чепуха! – остановил меня Уоррен. – Мы переписали слова, и Лонг их огласит. Однако целью этого послания, написанного мелом на стене, несомненно, было привлечь внимание, обратить гнев на определенные элементы. Я не допущу в городе смуты, для усмирения которой придется вызывать лейб-гвардию…
– Как это случилось в Кровавое Воскресенье
[34]? – спросил кто-то, имея в виду самый грубый (на тот момент) промах великого человека. Сейчас, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что это, по всей видимости, был я.
– Я оставлю без внимания этот выпад, – ответил Уоррен. – Главное – это то, что Лондону не нужно кровопролитие. Первостепенной задачей является поддержание общественного порядка, согласно распоряжению Министерства внутренних дел и всем последующим распоряжениям. – С этими словами он развернулся, собираясь уйти, затем снова повернулся ко мне. – А вы, сэр, кто вы такой?
– Сэр, я Джеб, из «Стар».
– Значит, «властелин колец», да? Вы знаете, во сколько человеко-часов обошлась нам проверка сообщений о неизвестных с кольцами? Это просто отвратительно!
– Сэр, это была реальная улика, о которой было сообщено надлежащим образом, – возразил я.
– Сэр, должен предупредить вас о том, что я послал письмо вашему мистеру О’Коннору с жалобой на ваше превратное представление наших трудов.
– Сэр, две новые жертвы, зверски убитые за одну ночь, уничтожена наиболее важная улика, а все ваши усилия, похоже, ни к чему не привели. Общественность…
– О Боже, сэр, мы в Скотланд-Ярде выполняем свой долг, а несвоевременные комментарии и нелепые улики, уводящие в сторону, которые выдает пресса, только усугубляют ситуацию. Смею вас заверить: Скотланд-Ярд одержит победу, порядок будет восстановлен, и все снова станет так, как должно быть. Мы непременно схватим этого мерзавца, и он будет повешен в Ньюгейтской тюрьме. Но и вы должны делать свое дело, ибо мы на одной стороне, из чего следует, что вы не должны выставлять нас дураками. Всего хорошего, господа!
Одна из привилегий, дарованных полководцу, заключается в том, что ему не обязательно оставаться на месте, чтобы воочию увидеть последствия своих решений; вот и сэр Чарльз развернулся и отошел от нас, и его тотчас же обступила свита суетящихся и кудахчущих адъютантов, проводивших его к экипажу, в котором он умчался навстречу приближающемуся рассвету.
Бедняга констебль Лонг остался держать перед нами ответ в полном одиночестве, поскольку остальные «бобби» и следователи стояли в стороне, возможно радуясь тому, что большой начальник не заставил их выстраиваться в шеренгу, как он хотел, в нелепой попытке насадить военную дисциплину у тех, кто зарабатывал слишком мало, не имел надлежащей подготовки и был вынужден иметь дело с превосходящим противником.
– Итак, Лонг, выкладывайте. Это вы сделали открытие; рассказывайте, как все было.
Мы столпились вокруг Лонга, словно намереваясь его сожрать, но обнаружили красный нос и налитые кровью глаза человека, который вот уже добрый десяток лет отмачивал изрядную долю своего мозга в джине и от которого пахло соответствующим образом.
– Я несу дежурство, и времени почти три ночи… – начал бедолага, после чего поведал нам печальную историю о том, как шел с фонарем по Гоулстон, заглядывая во все щели и закутки, и тут луч света выхватил яркое алое пятно на скомканной тряпке, лежащей в дверях, которое могло быть только одним. Подобрав тряпку, Лонг обнюхал ее и убедился в том, что красное – действительно кровь, а подтеки неприятного оттенка оставлены, судя по всему, фекалиями. По словам констебля, он решил, что эта улика может иметь отношение к изнасилованию, поскольку до него еще не дошли страшные известия о Митр-сквер и Датфилдс-ярде. Затем Лонг заметил написанные на стене слова. Он отправился прямиком в участок на Коммершл-стрит и предъявил найденную улику, а более проницательный сержант сложил картинку, вот почему сейчас, около пяти часов утра, в бледных предрассветных сумерках перед «Образцовым жилым домом Уэнтворта» собралась такая толпа.
– Что было написано на стене? – резким тоном спросил Каванах, словно перед ним стоял не этот несчастный болван, а сам сэр Чарльз, который приказал стереть надпись, однако посчитал ее настолько важной, что поспешил лично прибыть на место.
– Надпись гласила, – неуверенно произнес Лонг, – «Евреи те кого не обвинят так как».
