В тот вечер давали «Цирцею» Тома Корнеля
[74], где главную роль, разумеется, исполняла Арманда Бежар. Когда она появилась на сцене в серебристом хитоне с большим вырезом, украшенном страусиными перьями и усыпанном блестками, Франсуа Леско в любовном порыве, забыв обо всех обидах, завопил так, что перекрыл шум аплодисментов:
– Никогда вы не были столь прекрасны! Не будь я и так без ума от вас, влюбился бы сегодня!
Пламенная декларация судьи рассмешила весь партер и вызвала снисходительную улыбку примадонны, которая давно привыкла к восторженным заявлениям поклонников. Но дело стало принимать нежелательный оборот, когда президент в пароксизме любовной горячки принялся посылать воздушные поцелуи, размахивая руками да еще издавая стенания, от которых чуть не посыпались декорации, делая упор на совершенстве игры актрисы и ее красоте.
Леско подмигивал, делая «особые» знаки глазами, говорил сам с собой и в конце концов устроил такой тарарам, что публика, которую первое время забавляли выходки этого славного малого, начала терять терпение. Подоспел полицейский и сделал ему вежливое предупреждение: либо он успокоится, либо его выдворят из зала.
Президент урок усвоил, но едва опустился занавес, опрометью бросился за кулисы, отыскивая уборную своей возлюбленной. Даже не дав себе труда постучаться, он с видом собственника ворвался к той, которую считал своей любовницей.
– Подите прочь, сударь! Какая дерзость! Что вам здесь нужно?
Франсуа закрыл за собой дверь, но не двинулся с места.
– Полноте, душа моя, успокойтесь и помиримся, наконец! Я пришел сюда молить вас о прощении… позвольте я помогу вам переодеться, вы любили, когда я…
И продолжая улыбаться, он приблизился к актрисе, отскочившей и спрятавшейся за ширму с возмущенным криком.
– Вы – сумасшедший, сударь! Не знаю, кто вы такой, но приказываю вам немедленно убраться! Невиданная наглость! Кто позволил…
– Кто позволил? Да вы сами, моя прелесть! Думаю, раз двадцать я помогал вам одеваться! И вы, не стесняясь, утверждаете, что меня не знаете?
Арманда Бежар не отличалась большим терпением, она продолжила его отчитывать и королевским жестом указала незваному гостю на дверь.
– Если я вас и не знаю, то догадываюсь, кто вы – безумный старик! Сударь, за кого вы себя принимаете?
Франсуа сел на стул, скрестил ноги и улыбнулся:
– За вашего любовника! Вы обходитесь мне слишком дорого, чтобы вам было позволено не узнавать меня при встрече.
Внезапно он встал со стула, и улыбка сошла с его лица.
– Довольно ломать комедию, Арманда! Помню, что обещал не появляться в театре, но ведь и вы обещали каждый вечер навещать меня.
– Вы утверждаете, что я вас навещала? Ваша любовница?! – взвыла актриса, едва дыша от ярости.
– Не просто утверждаю, клянусь! Прибавлю, что вы сильно меня разочаровали, я и не подозревал о вашем коварстве.
Звонкая пощечина прервала его защитную речь. Но президент быстро оправился. Чувство попранной справедливости позволило ему перейти в наступление. Состоялся «обмен любезностями» с помощью рукоприкладства, пока наконец актриса не вышла из себя и не позвала на помощь. На ее крики мгновенно сбежались поклонники из публики, актеры, театральные служащие и пара-тройка полицейских, за которыми послал директор.
Дрожа от возмущения, Арманда рассказала, что произошло, обвинив незнакомца в оскорблении достоинства и побоях, так что президента Гренобльского парламента, назвавшего, разумеется, свою должность и титулы, поместили в кутузку, как обычного воришку.
Ночь он провел в Малом Шатле
[75]. Ночь, полную горечи и неудобств, которая навела Леско на еще более горькие размышления. Утром его освободили за солидный залог, и он продолжал настаивать, что Арманда Бежар была его любовницей и получила от него кучу подарков на значительную сумму, – больше он не считал нужным церемониться.
Актриса, полагая, что судебное дело против этого наглеца, богача, да еще и государственного чиновника послужит ей дополнительной рекламой, подала на обидчика в суд. Тут же было назначено расследование, и, естественно, главным свидетелем, названным Леско, оказалась госпожа Леду.
Мошенница во всем созналась, и через несколько дней Мария Симоне, так называемая Латурель, была задержана и помещена в тюрьму. Во время очной ставки ей пришлось встретиться и с президентом, и с Армандой Бежар. Трудно сказать, кто был больше удивлен: актриса, оказавшаяся рядом со своим двойником, или судья, увидевший наконец свою возлюбленную, чьей жертвой он оказался. Но если мадемуазель Мольер ушла, громко хлопнув дверью, то Франсуа Леско попросил и добился разрешения остаться наедине с той, кто его так ловко обманывал.
Свидание продолжалось довольно долго, и что там происходило, никто не знает. Но когда охрана явилась, чтобы увести задержанную в камеру, Мария рыдала горючими слезами, да и у президента были глаза на мокром месте.
Заседание суда состоялось семнадцатого сентября 1675 года. Приговор был вынесен следующий: президента Леско обязали выплатить двести ливров штрафа мадемуазель Мольер за нанесенное ей оскорбление словом и действием (речь шла о пощечинах). Госпожу Леду и Марию Симоне, именующую себя госпожой де Латурель, приговаривали к публичной порке «раздетыми и дважды – перед главными воротами Малого Шатле и домом мадемуазель Мольер». Затем судебными и городскими властями Парижа обе лишались права на проживание в столице сроком на три года; преступницам строжайше предписывалось соблюдать условия высылки под страхом смертной казни через повешение. Также каждой назначалась выплата штрафа в размере двадцати ливров в пользу короля, ста ливров в счет возмещения материального ущерба и морального вреда в пользу мадемуазель Мольер (для которой этот процесс оказался большой удачей!) и в счет судебных издержек.
Услышав приговор, Мария Симоне разразилась рыданиями, которые невозможно было унять. Привести приговор в исполнение должны были утром следующего дня.
Однако, когда полицейские стражи, которые должны были наблюдать за соблюдением приговора, явились в тюрьму, чтобы доставить пленниц на место исполнения первой части телесного наказания, где им предстояло раздеть преступниц и подвергнуть битью плетьми, они обнаружили там одну лишь госпожу Леду. Мария Симоне испарилась, как по волшебству, и никто не мог сказать, что с ней стало. Поговаривали о вмешательстве потусторонних сил, о колдовстве, о том, что ночью ощущался запах серы и странный шум доносился из камеры… но осужденная так и не была обнаружена.
