– Король вернул госпожу де Лавальер, исходя из собственных интересов, это вопрос политики. Монарху был нужен предлог, чтобы уладить дело с госпожой де Монтеспан.
И не исключено, что он был прав. У прекрасной Атенаис имелся супруг, весьма неудобный и несговорчивый, который не желал покорно сносить роль обманутого мужа. Каждое его появление во дворце сопровождалось шумным скандалом, так что королю нужно было принять меры предосторожности, а бедная Луиза, чья любовная история началась с унизительной роли «королевской ширмы», вопреки ее воле, тем же и закончила.
Нет, ничто после ее возвращения не изменилось. Жизнь во дворце вновь вылилась в бесконечную череду унижений. Месяцами несчастная, вновь низведенная до роли «ширмы», появлялась во дворцах с искаженным от горя лицом и глазами, покрасневшими от слез. Страдания Луизы были настолько очевидны, что однажды вечером ей нанесла визит та, которая ни за что на свете не посетила бы ее прежде: королева!
Тронутая незавидным положением недавней соперницы, Мария-Терезия протянула ей руку помощи, и с тех пор Луиза обрела хоть какую-то поддержку в лице «маленькой испанки».
Но желание посвятить себя Богу крепло с каждым днем. И начало тому было положено восемнадцатого декабря 1673 года, когда Лавальер испытала страшное унижение в церкви Сен-Сюльпис, где ей пришлось выступить в роли крестной матери последнего ребенка госпожи де Монтеспан, которым та одарила царственного любовника. Эта последняя капля переполнила чашу ее терпения: Луиза твердо решила покончить с мирской жизнью.
На этот раз речь не могла идти о «полусветской» обители, такой, как в Шайо. Доведенная до отчаяния госпожа де Лавальер жаждала крайности: она выбрала самую суровую, невыносимую и беспощадную из религиозных общин – монастырь кармелиток.
Раньше, в счастливые годы, ей случалось заходить в этот огромный монастырь на улице Сен-Жак, ведь ее вера в Бога и тогда была искренней и глубокой. И каждый раз, приходя туда, она была потрясена безмятежностью и спокойствием, отмечавшими лица монахинь.
Спокойствие… как она о нем мечтала! И Луиза снова отправилась к дочерям Святой Терезы и узнала о непререкаемых правилах устава ордена: умерщвление плоти, строгие посты, почти полное молчание. Ей также объяснили, что нельзя было найти здесь временное пристанище ради каприза или для залечивания сердечных ран. Но выбор был сделан, и с той поры под роскошными платьями герцогиня де Лавальер носила власяницу.
Но возникло неожиданное, ужасное препятствие: вступить в общину могли только женщины благонравные, не замешанные ни в каких скандальных историях. Вне себя от душевной боли, Луиза рыдала, умоляла, унижалась перед настоятельницей. Юдифь де Бельфон (в лоне церкви – Агнесса Иисусова), тетушка маршала де Бельфона, старого друга Луизы, в конце концов сдалась: вера постулантки – кандидатки в общину – казалась настолько искренней, что стоило принять это во внимание.
Решение Луизы во дворце произвело эффект разорвавшегося снаряда. Любому было бы понятно желание фаворитки удалиться в Шайо или другой подобный монастырь, но Кармель
[80] всем внушал ужас: его мрачная тень словно распростерлась над этими людьми, жадными до почестей и удовольствий. Каждый трактовал событие на собственный манер, предпочитая осмеять его, а не содрогаться от ужаса. Многие сомневались в чистоте ее намерений. Подумать только: богачка, герцогиня, мать четверых детей! И эта Лавальер собирается в Кармель? Не слишком ли глупо!
Но Луиза уже начала подготовку, уладила все дела. Дети, которых ей было запрещено воспитывать, находились в хороших руках, у ее подруги госпожи де Кольбер. В тех же руках было и ее состояние, которое в свое время они унаследуют. Двадцатого апреля 1674 года Луиза нанесла прощальные визиты: прежде всего – королеве, у которой она попросила прощения и которая, плача, обняла ее в присутствии всего двора, поскольку и Луиза извинилась публично. Последним был визит к госпоже де Монтеспан, пригласившей ее на ужин.
На следующий день Лавальер присутствовала на дворцовой мессе, и Людовик XIV, сидя в королевской ложе, не замедлил разразиться потоком слез. Затем в сопровождении своих детей, которые должны были проводить ее до улицы Сен-Жак, она наконец вошла в Кармель, чьи тяжелые врата закрылись за ней навсегда.
Затем она пришла в приготовленную ей келью: побеленные стены, соломенный топчан прямо на полу, распятие черного дерева, кувшин и полка для книг. И начиная со следующего дня Луиза в черном чепце постулантки стала ходить на кухню, исполняя самую черную работу.
При всем том с миром еще не было покончено. Конечно, Луизе не терпелось скорее принять постриг. Но до этого должен был пройти целый год новициата
[81]. Однако дольше всего тянулся период подготовки к новициату: для Луизы он продолжался три месяца, и второго июня 1674 года, в восьмое воскресенье после Троицына дня, церемония вступления состоялась в присутствии королевского двора, который едва уместился в монастырской часовне.
В последний раз герцогиня де Лавальер появилась в пышном наряде придворной из лилового шелка, расшитом золотом. Она вошла со свечой в руке и опустилась на колени перед аббатом Пиро, который проводил службу. Наставление новициатке произнес преподобный отец Фромантьер. Он сказал, что монашеская стезя – не для слабых духом и не убежище от жизненных испытаний.
– Не думайте, что сладость, которую вы сейчас вкушаете, останется с вами неизменно. Должен вас предупредить, что на этом пути вас ждет и множество страданий.
Когда проповедь закончилась, Луиза получила одежду новициатки, которую благословил архиепископ Парижский, и присоединилась к монахиням, навеки покинув пределы своего прежнего бытия. Она надела власяницу, облачилась в монашеское платье из грубой ткани и белое покрывало, а босые ноги обула в веревочные сандалии, сплетенные там же, в монастыре, потом вернулась и распростерлась перед алтарем, едва закрылась за ней разделявшая часовню решетка.
К принесению вечных обетов Луиза была допущена через год, и во время церемонии часовня вновь заполнилась высокопоставленной публикой: присутствовали Месье, брат короля, принцесса Пфальцская, его новая супруга, Великая мадемуазель, герцогиня де Гиз, весь Версаль и весь Париж… кроме монарха и его любовницы, так и не отважившихся явиться на постриг. На сей раз напутственное слово сказал Боссюэ, и оно изгладило из памяти Луизы обидные замечания, сделанные им когда-то в Версальской часовне, которые так долго мучили несчастную фаворитку Людовика XIV. Теперь Орел из Мо
[82] для проповеди выбрал иную тему: «И сидящий на престоле возгласил: Я всему даю обновление…»
[83].
