И тогда впервые Мария решилась намекнуть королю о чувстве, поглотившем ее целиком.
– Сир, – произнесла она, склоняясь в реверансе, – в сердце Марии Манчини никогда не было иной привязанности, чем к ее государю.
Вместо ответа Людовик внимательно посмотрел на девушку. В его представлении она всегда была лишь товарищем по играм – недавним подростком, еще по-мальчишески угловатым. И этот привычный образ, оказывается, скрывал от него правду: он не заметил, как Мария превратилась в прелестную девушку. В тот день он сделал открытие, что она – красавица. Нет, в ней не было высокомерной, царственной красоты ее сестры Олимпии, но она была пикантнее и обладала тем неотразимым очарованием, которое заставляет сиять глаза, а нежное лицо заливает румянцем. И во время путешествия не раз задумчивый взгляд юного короля, будто ненароком, останавливался на подруге детства.
* * *
Мало-помалу Людовик начал вести себя с Марией как влюбленный. Он делал ей подарки, проводил в ее обществе долгие часы, уже не столь шумные, как прежде. Молчание их говорило о многом, но признание в любви еще сделано не было.
А тем временем двор вновь собрался в дорогу, на этот раз в Лион, где королю предстояло встретиться с двоюродной сестрой, Маргаритой, герцогиней Савойской, дочерью Кристины Французской, ввиду возможного бракосочетания. К союзу этому монарх вовсе не был настроен враждебно, ибо, как отмечала Великая мадемуазель, прекрасно знавшая жизнь двора, «король был очень весел, и все его мысли занимала будущая женитьба». Людовик заявил во всеуслышание, что он женится, если невеста придется ему по вкусу. Нетрудно догадаться, как это расстроило влюбленную Марию. Едва она оправилась от волнения, как ей пришла в голову мысль, что королю следовало бы направить свои чувства в иное русло, и она очень рассердилась, что он с такой готовностью отнесся к браку, который она считала верхом нелепости. «Сделай так, чтобы Маргарита ему не понравилась, – молила она Бога, – пусть невеста окажется некрасивой!»
И молитва ее была еще ревностнее оттого, что, следуя по вызолоченным осенью дорогам (столицу королевский кортеж покинул двадцать седьмого октября), Людовик, ехавший верхом, неизменно находился рядом с каретой, которую Мария делила с мадемуазель де Монпансье. И Великая мадемуазель, обладавшая неженской отвагой и чувствительной душой, не без нежности наблюдала за развитием идиллии своего юного кузена – по войску которого она еще совсем недавно стреляла из пушек Бастилии – и этой умной и хорошенькой итальянки, чья компания ей доставляла удовольствие.
Увы, когда оба королевских кортежа встретились и король, поприветствовав свою суженую и ее мать (Кристину Французскую было принято называть Мадам Рояль), вернулся, он выглядел таким довольным, что сердце Марии сжалось. Подъехав к карете матери, он сообщил ей радостно, так что все услышали:
– Принцесса очаровательна! Она миниатюрнее, чем госпожа маршальша, но прекрасно сложена. Цвет лица ее… смугловат, но очень ей подходит, а глаза… Короче говоря, она мне нравится и вполне соответствует моему вкусу!
Мария почувствовала, что небеса вот-вот обрушатся на ее голову. Прибыв в Лион, она тут же отправилась к своей новой приятельнице по путешествию, ибо не смогла бы вынести эту боль без поддержки Великой мадемуазель. Свершилось. Король женится. Больше на Марию он не смотрел.
А ведь она вовсе не была красива, эта Маргарита.
По мнению девушки, та была лишена изящества и привлекательности. И когда однажды вечером король зашел вечером, чтобы поприветствовать их с Мадемуазель, Мария произнесла вполголоса, не в силах сдержать ярость:
– Не стыдно вам заполучить такую некрасивую невесту?
Людовик ничего не ответил. Но пока Мария с трудом сдерживала слезы, а юный монарх кокетничал с кузиной, кое-кто не сидел на месте, и этот «кое-кто» был кардинал Мазарини.
Грядущий «савойский» брак ему совсем не нравился. И затеян он был им с единственной целью – втянуть в игру короля Филиппа IV Испанского, поскольку он считал, что единственной женщиной, которую должен взять в жены король Франции, была инфанта, дочь Филиппа. Но на Филиппа, похоже, впечатления это не произвело, и Мазарини с нетерпением готовился к прибытию одного из тех персонажей, о которых говорят: «они – ничто и в то же время – всё». Обычно ими бывают нищенствующие монахи, купцы и астрологи; короче, кардинал ждал появления одного из тайных агентов. Время шло, и «савойская» свадьба должна была уже вот-вот состояться, к страшному отчаянию Мари и бешеной ярости ее дядюшки, правда, по абсолютно разным причинам.
Между тем, пока во время бала, устроенного городскими властями, Людовик XIV танцевал с той, кого уже считали его невестой, Кольбера, секретаря Мазарини, тихо предупредили, что скромного вида незнакомец, чья личность неизвестна, желает с ним побеседовать.
Кольбер быстро удалился, еще быстрее вернулся, приблизился к Мазарини и прошептал:
– Ваша взяла, монсеньор. Прибыл посыльный. И не какой-то там бродяга, а сам дон Антонио Пимантель, один из министров Филиппа IV.
– Значит, инфанта у нас в руках?
– Хочу надеяться.
Его преосвященство вихрем умчался с бала, напоследок взмахнув долгополым красным плащом… и тем же вечером юный король узнал, что не стоило дальше тратить время на кузину. Впрочем, приглядевшись хорошенько, он уже не находил ее привлекательной.
Мария опять поплакала с облегчением – приводивший ее в ужас брак откладывался.
– В любом случае он когда-нибудь женится, – сказала ей юная Гортензия. – Пойми, что на этой он не женится только потому, что обязан жениться на инфанте…
Мария небрежно махнула рукой:
– Инфанта пока далеко. Такой брак потребует множества договоренностей и обсуждений. Сначала у дипломатов будет куча работы, а уж потом явится она.
И отношение к ней Людовика давало ей все основания так рассуждать. Освободившись от обязанности все время посвящать кузине, Людовик вернулся к Марии и был настолько пылок, что в этот раз назвал чувство, которое он испытывал к Марии, его подлинным именем.
Возвращение в Париж для молодых людей стало настоящим сказочным путешествием. Словно сговорившись, все, кто прежде препятствовал их любви, теперь оставили их в покое. Королева Анна Австрийская, кардинал, графиня де Суассон и даже Гортензия решили вернуться в столицу, кто на корабле, кто в карете, так что влюбленные имели удовольствие ехать верхом бок о бок, и Мария была как никогда очаровательна в черной бархатной амазонке и шапочке, украшенной разноцветными перьями. Конечно, пришлось терпеть присутствие госпожи де Венель, гувернантки Марии, мегеры наподобие испанских дуэний, но любовь, которую теперь Людовик испытывал к Марии, была так велика, что он и не пытался заставить ее забыть о девичьей чести. Достаточно и того, что он был рядом, мог коснуться ее руки или изредка поцеловать. Любовь короля была чистой и целомудренной, что не могло помешать ей очень скоро стать более требовательной. И зная это, Мария, опьяненная и любовью, и гордостью, все же не теряла головы и дала себе твердое обещание, что ни за что не станет любовницей Людовика. Захочет ее получить, пусть платит… по-королевски! И мало-помалу в ее юной и честолюбивой головке созрел план, который с каждым днем казался ей все менее безумным. Одержать верх над инфантой, заставить короля выбрать ее, стать королевой Франции… Мечты, мечты! Когда Людовик подарил ей знаменитое жемчужное колье престарелой королевы Англии, вдовы несчастного Карла I, Мария почти поверила в победу. Но она недооценила своего дядюшку.
