Вспомнила Илария все эти рассказы Лавра, сама прослезилась, высунулась из своего угла – что-то умолк дед? То стонал, жаловался на спину, бурчал, ее гонял и ругал Златку, а тут смолк. Заснул вроде? Не утерпела, поднялась сама. Слава Богу, легка еще на ноги, поспешила к Лавру. Возраст не тот у старца, чтобы так просто молчать. Хорошо, если заснул, лихоманка отпустила, две ночи не спал, мучился. И ей спокою не давал. А если заснул навеки?..
Вплотную подобралась к старцу. Тот не двигался. Нагнулась над ним, к самому лицу. Ни звука! И дыхания нет! Аж к носу сунулась. Жив ли?
И отпрянула!
Открыл Лавр глазища страшные, губы надул шарами, зубы желтые большие оскалил, да как заорет на нее:
– Жив я, старая! Рано хоронишь!
И дико захохотал. Боль-то, видать, отпустила.
Непутевый! Одно слово, баловник старый! Как есть, лучше не сказать: седина в бороду, а бес в ребро! Не исправит Лавра Господь! Умирать будет, отмочит чего-нибудь, со стыда сгоришь…
А и есть с кого пример брать! Лавр-то, хотя и не учился всю жизнь, уважали священники, держали в память о деде, в послушниках. Даже одно время в старосты попадал, но больше сторожем ходил, когда в подземелье зачастил. И всех последних архиереев наперечет знал. Бывали всякие. Насмотрелся. Конечно, ничего не скажешь, величавы владыки, но некоторые и чудили. Или себе на уме. Прикидывались. Власть-то их особо не миловала. Соперников в них все видела. В любви народной. Ревновала по-своему. Вот и выкручивались некоторые владыки, придумывали.
Илария перекрестилась, вспомнила владыку Сергия. Барином того еще за глаза звали. Этого она и сама, без Лавра, запомнила на всю жизнь. Муж тогда в хоре пел церковном, голос у него еще тот! И сам важен, статен, бородой черняв! А она в храме прибирала, но свел их уже вместе Господь. У Златки тогда Галинка, грешница-мать, умерла от запоя, Илария и удочерила белокурую сиротку.
А Сергий звался барином потому, что при посещении бедных сельских приходов требовал от настоятелей, чтобы на столе было серебро, серебряные ножи, ложки и вилки подавали. Во время богослужения помпезность себе и другим придавал, необычный внешний блеск. Служил сам часто, все при нем ходили по струнке, поражал он прихожан своим пышным облачением. Но особо любил удивлять местных властей. Уполномоченного по делам церкви терпеть не мог! А что поделаешь? Так он облачался в пышную рясу, увешивал себя наградами и отправлялся с важным видом пешком на прием к чиновнику от Покровского собора до самого Белого дома, а его личный автомобиль, черный шикарный «ЗиМ», следовал за ним тихонько. Народ сбегался поглазеть на великолепие владыки, а начальство с ума сходило от зависти, но ничего поделать не могло. Уполномоченный кусал локти, заходясь в злобе и зависти!..
Илария очнулась от воспоминаний. Ну, слава тебе, Господи! С Лавром все сладилось. Не сбегать ли ей самой к Мунехину? О Златке справиться. Теперь сердце по ней заходилось, застучало…
Но додумать она до конца не успела. Отворилась дверь настежь, занавеска в сторону, Златка с порога:
– Беда, бабуль!
За Златкиной спиной парень молодой, крепкий, рыжий, огнем волос на голове горит, глаза сумасшедшие сверкают.
– Что, детка? Что стряслось?
– У Мунехиных в доме разбой! Кровь! Нет никого!
– Это что ж такое?
– Беда!
– А что же делать? Кто это с тобой-то?
– Это… Это Пашка! Пашка Дубок! Он все знает! В милицию мы, бабуль!
– Стой! Зачем?
– Я скоро!..
И убежали оба.
Тайны за семью печатями
– Я ведь не просто сюда был направлен в качестве ссылки, – внимательно взирал на Кравцова архиепископ Иларион. – Озадачил меня сам Патриарх Светлейший поручением особым, значимым. Задолго до моего назначения в эти края беспокоили Его Святейшество предшественники мои сообщениями о проделках злодейских, воровских в монастырях, храмах церковных, в городище самом, где, ведомо вам, конечно, расположены самые ценные соборы наши, Троицкий и Успенский. Соборы эти до сих пор властью государевой епархии не возвращены, и, хотя в Успенском блюстить стали относительный порядок, оба они совершенно безнадзорны, беззащитны от расхищения и корыстного глаза. А Троицкий собор вообще изгажен и заброшен, используется под склад рухляди. Худшего богохульства не выдумать!
– Николай Петрович, – Кравцов обернулся к прокурору области. – Действительно бесчинствуют бандиты? Много таких краж регистрируется?
– Не о том хотелось мне сказать, – перебил Кравцова архиепископ. – Речь я веду о другом. Беспокойство мое в следующем. Замечены были попытки злодейские проникнуть в подземелья храмовые, обнаруживались из года в год подкопы в монастыри, не охраняемые никем, в соборы. Наглядный пример сегодняшний. Рыщут воры в подземельях кремля, тревожат гробницы в склепах, разоряют захоронения древние, усыпальницы церковных людей. А ведь в подземельях Успенского собора покоятся останки всех владык епархии здешней, почивших в родной земле! Тревожат их прах греховодники! Сеют в сердцах верующих боль великую!
– Факты эти нетерпимы, – обвел прокуроров пристальным взглядом Кравцов. – Я с вами согласен, владыка. И со своей стороны обещаю, что мы примем все меры к тому, чтобы их пресечь. Обеспечим раскрытие этого преступления, я его возьму на контроль. Виновные понесут наказание, и суд организуем выездной сессией. На глазах народа будем судить злодеев.
– Премного благодарствую, Борис Васильевич, – склонил голову архиепископ.
– А скажите мне, пожалуйста, уважаемый владыка, – Кравцов подпер подбородок ладонью, – последние раскопки археологов в Успенском соборе были инициированы патриархом не с этой целью? Действительно имелись серьезные основания считать, что усыпальницы разорены, а одежды и ценности с останков захороненных епископов разворованы?
– Причины раскопок мне достоверно не ведомы, а наговаривать зря не желаю, – помрачнев, ответил архиепископ Иларион. – Скажу точно, последнее время Успенский храм превращен безбожниками в позорное место всяческих выставок и игрищ, затоптали, затерзали его туристы праздные. В конце же зимы тысяча девятьсот семьдесят третьего года под неусыпным присмотром местного КГБ древние усыпальницы архиереев вскрыли. Археологи или ученые из столицы то были, в епархию нашу не сообщалось. Полагаю, не ведал о том Его Святейшество, иначе не допустил бы он неслыханное кощунство и издевательства, которые учинены были над прахом несчастных. После того как с останков почивших напрочь содрали имевшие ценность предметы, те люди лишили их даже облачений, сложили в фанерные ящики и набили ими один из трех сохранившихся склепов. Чего искали власти? Чем интересовались посланные ими приспешники? Не могу даже догадываться. Ибо разум мой не способен справиться с таким надругательством, но душа ропщет!
Архиепископ Иларион смолк на минуту-другую, продолжил, горько досадуя:
– Могу предположить: не затеяно ли сие было ради останков двух грузинских царей, хранившихся в тех же подземельях? Их ведь удостоили более почетной участи. Оставили в прежних дубовых гробах, хотя тоже полностью раздели.
