– Капитаны баржи поведут в дальние страны?
– Корабли.
– Я понимаю.
– А у тебя что нового?
– Давай я тебе спою, – он вскочил, сорвал гитару со стены, пробежался пальцами по струнам, начал бренчать.
– Может, все-таки скажешь?
Не гляди назад, не гляди,
Просто имена переставь.
Спят в твоих глазах, спят дожди,
Ты не для меня их оставь…
– А мы спектакль взялись ставить, – она подошла сзади и положила руки ему на плечи. – Будем классику играть.
– Классику? – прервав песню, покачал он головой нарочито. – Грандиозно. Анна Константиновна поделилась твоими секретами.
– Она меня опять опередила, – шутя надула губки Майя. – Ничего не скажи!
– Гоголь – это, конечно, великолепно! – воскликнул он и снова запел:
Перевесь подальше ключи,
Адрес поменяй, поменяй!
А теперь подольше молчи —
Это для меня.
– Не хочу молчать, – шаловливо напомнила она о себе. – В Йемене сейчас жара страшенная.
– Вы спектакль там играть будете?
– Поможешь?
– Нет, – задурачился он. – У тебя там своих чернокожих помощников полно. С моей белой кожей не пробиться. Говорят, сейчас рашен не в моде.
– А Майя твоя плакать будет, – пощипала она ему плечи ноготками.
Он запел снова:
Мне-то все равно, все равно,
Я уговорю сам себя,
Будто все за нас решено,
Будто все ворует судьба.
– Ну и не надо, – оттолкнулась от него Майя и отбежала к окну. – К нам на кафедру Сергей Филаретович зачастил. Его все спрашивают, по какому поводу, а он молчит и глазки прячет.
– Меня из штаба гонят, – вдруг резко перебил ее Свердлин.
– Что?
– Предложили переводом. Вызывали к шефу. Тот посоветовал заняться следствием. Благо вакансия есть в одном из городских районов.
– Разве плохо? Ты же юрист.
– Вот и он твердит – по профессии диплом отрабатывать надо.
– Ну и отлично. Не надоело мальчиком при штабе на побегушках?
– Ты серьезно?
– А что? Ты же сам Лавкрафтом
[19] бредил! Помнишь, Хэммета, Гарднера
[20] мне пересказывал?
– По мне уж лучше Миллер
[21], – отвернулся он.
– Что?
– Если отец позвонил бы долбаку в кадры, они сразу отвязались бы, – будто для себя проговорил он и снова запел:
Только ты не веришь в судьбу,
Значит, просто выбрось ключи…
[22]Оборвал песню и замолчал.
– Ты подумал, о чем меня просишь, Владимир? – Майя замерла у окна.
– А чего особенного? Это его ни к чему не обязывает.
– Ну, знаешь!
– Я-то знаю, Маечка. Знаю. Игорушкин для моих штабистов вместо Бога.
– Да что ты себе позволяешь?
– Я просто поделился своими заботами, Майя. – Свердлин поднялся с кресла, повесил гитару на стенку, потрепал бант. – Ты меня спросила. Я тебе ответил. Если я обидел тебя – пожалуйста, извини.
– Я не знаю!.. Я не знаю, что думать!
– А ты не ломай особенно голову. Представь себе, что я все придумал. Как дурной сон. Наваждение. Как сон, как утренний туман… И вообще, у меня всю неделю дурное настроение.
– Ты шутишь?
– А ты что подумала?
– Ну так нельзя, Володя! У меня тоже есть нервы!
– Майя! – постучала в дверь Анна Константиновна. – Прости меня, но тебя к телефону!
– Беги, беги, – подтолкнул ее Свердлин.
– А ты?
– Я тоже побегу. С час просидел, тебя дожидаясь. Уже разыскивают, наверное, в штабе.
Все, что сердцу мило
Майор Курасов, браво вышагивая по Невскому, сверкал улыбкой всех тридцати двух крепких зубов даже в собственных сапогах, когда грациозно нагибался, смахивая с них малейшую пыль. Поскрипывая новой портупеей, черноглазый красавчик держал в одной руке фуражку, а в другой вещь совершенно не милицейскую, но сокровенную – изящный дипломат, заветное приобретение в Северной столице.
Жизнь прекрасна! Что ни говори.
Удачное теплое утро, небо совсем не ленинградское, без единого хмурого облачка, сияющее лукавое солнце и кокетливые женщины в разлетающихся одеждах, парящие навстречу!
Ты молод и здоров! Свободен как птица! Впереди весь мир! И никаких преград и тревог! Душу рвет вырывающееся из груди любвеобильное сердце. Кажется, еще миг, и оно выскочит навстречу женским улыбкам. Глаза разбегаются.
Курасов на вершине блаженства. Отзвенел последний раз жалящий сигнал учебной тревоги, отзвучала последняя команда учебного выезда на место происшествия. На днях сдан последний экзамен. Теперь у него здесь все последнее, последняя, последний… Диплом об окончании Высших следственных курсов в нагрудном внутреннем кармане надежно застегнут крепкой пуговицей. Большая, правда одна, звездочка сияет на погонах, звенят в ушах победные фанфары прощального офицерского банкета, ласкают хвалебные тосты, и лишь единственная закавыка – слегка побаливает еще от вчерашнего возлияния похмельная головушка…
И сегодня после месячного пребывания он покидает этот полюбившийся, запавший в душу город. Он уезжает домой. Прощай, Питер! Прощай, сказка! Прощайте, прелесть белых ночей, золотые Петергофские фонтаны, лев, так и не одолевший Самсона!
Он и сам сподобился каменному исполину, преодолев и пережив за этот месяц столько, сколько не приводилось во всей его предыдущей жизни.
Курасов тормознул у симпатичной кафешки, дурашливо козырнул отразившемуся в витрине высокому элегантному счастливчику с осиной талией и крутой саженью в плечах. Зайти, хлебнуть черного кофейку? Снять допекавший хмель? Во фляжке остались запасы с банкета. А почему бы и нет? Имеет полное право. Сегодня ему все позволено! Он достал из кармана аккуратную щеточку, подарок заботливой Эллочки, приучившей его к новому «модус вивенди», смахнул невидимую пыль с сапог. Обувь мужчины должна блистать, как душа офицера!
